Он, правда, не подозревал об этом, но ведь — факт.
Мы вышли через Спасские ворота, пересекли по диагонали Красную площадь и расстались у гостиницы «Москва», где я отпустил его руку, и он исчез за дверьми.
Назавтра в Доме литераторов было заседание Правления. Некрасов встретился мне еще на улице.
— Низко тебе кланяюсь, — сказал он серьезно и, действительно, поклонился в пояс. И тут же, засмеявшись, добавил: — Сейчас прошел Василий Семенович Гроссман. Cпрашивает: «Кто это вёл вас вчера в Кремле?» Отвечаю: «Ваншенкин». А он: «А я-то думал, охранник».
Дело в том, что на мне была длинная болгарская дубленка, ничуть не являвшаяся тогда модной или престижной вещью, скорее, наоборот.
Он много раз бывал у нас на Арбате. Это была и его трасса: вблизи Киевского вокзала жил Твардовский, на углу Смоленской — работавший в «Новом мире» Игорь Александрович Сац, потом, ближе к началу, мы. Он, гостя в Москве, часто забегал к нам запросто, по дороге, — телефона у нас не было. Иногда Инна заранее приглашала его на обед. Он обычно приводил с собою Саца.
Он вообще имел манеру кого-нибудь с собой притаскивать. Однажды, когда Инна была в отъезде, он заявился с киевским приятелем, плотным, очень компанейским, глядящим выпуклыми добрыми глазами. Это был Миша Пархомов. Как выяснилось, он обладал замечательной способностью к адаптации и скоро был уже своим человеком в домах многих московских писателей.
Не помню уже почему, но в тот вечер оказался у меня и Володя Тендряков. Я, разумеется, их познакомил. Сели ужинать и уничтожили почти все запасы, оставленные мне уехавшей в командировку женой. Тендряков всё восклицал, вскрикивал: — Неужели Инка это сама готовила!
Некрасов восторгался последними работами Тендрякова, и особенно повестью «Не ко двору». Он говорил о том, что у него, Некрасова, очень образованная и много читающая тетя, замечательная женщина, она поклонница Тендрякова, написала ему восторженное письмо, но не получила ответа. Володя обещал эту ошибку исправить.
Через некоторое время Тендряков пожаловался мне при встрече, что он и вправду решил, что тетя образованная, а она пишет слово «шофер» с двумя «ф». Я объяснил ему, что это раньше так писали, на французский манер, и не через «ё», а через «е», чем снял с его души сомнения.
Тогда в разговоре выяснилось, что по повести «Не ко двору» отснят уже фильм, — правда, он назывался по-другому. Но главное в том, что автора сценария убедили изменить конец и сделать, чтобы герой не уходил из дому.
— Как! — закричал Некрасов. — И ты согласился?
Тот потупился. Некрасов схватил со стола небольшое такое яблочко и в ярости запустил в Тендрякова, но не попал.
Володя даже не обиделся, хотя отличался в ту пору чрезвычайно вспыльчивым нравом. Впрочем, они тут же примирились. Уже в дверях Виктор сказал мне:
— На днях зайду, поедем к Юре. Мы же давно обещали.
Да, Трифонов звал и ждал давно.
И на этот раз Некрасов прибыл с другом, с фронтовым другом, живущим постоянно где-то на Севере и направляющимся отдыхать в зимний Крым. Это был крупный молчаливый человек, уже несколько оглушенный их встречей.
Замечательное это у Некрасова было качество — верность фронтовому товариществу, не формально, а всей душой, всеми печенками.
Война, однополчане, воспоминания в мельчайших подробностях — это в нем сидело. Его тянуло к тогдашним солдатам и к сегодняшним работягам, он испытывал к ним жгучий интерес, растворялся в них, был такой же, как они.
Он мог бы сказать тоже:
Я потом часто думал: как он там безо всего этого? Конечно, там, в бистро или в кафе, тоже есть, наверное, простые симпатичные ребята, но ведь всё другое, и психология тоже.
Мы тут же вышли на улицу, позвонили из автомата, сели в такси, — их было тогда полно, на каждом шагу, — и поехали.
Трифонов жил на Масловке у своего тестя, старого художника, в специально построенном доме, где помещались и квартиры, и художественные мастерские. Этот дом описан им в позднем рассказе о посещении Шагала. В 1951 году Юра получил за повесть «Студенты» Сталинскую премию и вскоре женился на солистке Большого театра Нине Нелиной. Она, видимо, предполагала, что он и дальше пойдет щелкать премии одну за другой, как тогда не раз бывало. Но у него дело застопорилось, заколодило, да и другие появились неприятности, он стал сбиваться с тона, но держался, упорствовал.