От того, последующего, настоящего Трифонова, которого все знают, его отделяло почти целых пятнадцать лет.
А пока что жить было негде, Нинины старики уступили им квартиру, а сами устроились в мастерской. Маленькой Олечке было, думаю, года три-четыре. Она до сих пор, или, вернее, с тех пор, называет меня: «дядя Костя».
Наш приезд вызвал оживление: еще бы, знаменитый Некрасов! Нина с матерью накрывали на стол, друг, похоже, уснул в уголке, в кресле, а мы вели беседу об искусстве.
Один наш поэт в телевизионной передаче о Трифонове охарактеризовал его так: «Молчун, думающий валун».
Совершенно неверно — кроме, разумеется, второго слова. Юра был очень остроумен, бывал весел, даже смешлив. А если бы вы видели, как он слегка тяжеловато, но изящно отбивал чечетку!
Разговор сразу повернулся к живописи. Старик блаженствовал: Некрасов прекрасно знал импрессионистов и постимпрессионистов. Трифонов тоже во всем этом неплохо разбирался, он был образован достаточно глубоко и разносторонне. А я вспомнил лекции Тарабукина и тоже вставил словечко о французской живописи, назвав имена Лоррена и Лебрена, чем несколько удивил Некрасова и заставил старика воскликнуть:
— Да, да, конечно! Были такие…
Мы все находились в разной степени готовности к общению, но это сглаживалось естественностью Некрасова.
Зашла соседка, дочь известного поэта и художника, села к столу, заслушалась Виктора, не скрывая своего восторга. Олечку уже уложили в соседней комнате. И вдруг непосредственная Нина издала вопль. Нужно сказать, что в столице было тогда время разнообразного изобилия. Но, как у нас бывает, какой-нибудь дефицит обязательно обнаруживался. Теперь это были апельсины.
Так вот, в стороне, на столике, стояла ваза с апельсинами — для Олечки, наверное, по одному в день. Некрасовский молчаливый друг, желая более активно участвовать в теплой встрече, вынул перочинный нож и один за другим вскрыл все апельсины, взрезал фигурно, в виде раскрывающихся бутонов. Его действия были замечены хозяйкой слишком поздно. А он недоумевал — что же, собственно, произошло?
Потом мы долго прощались. Виктор обнимался со стариком, а соседка безуспешно пыталась выудить у Некрасова его телефон.
Завезли однополчанина к его родственникам, куда-то на Пресню, ночевать поехали ко мне. По дороге Некрасов сказал, что нужно заехать в магазин, я отвечал, что всё уже закрыто. Тогда он велел шоферу повернуть к Киевскому вокзалу.
На ступеньках стояло несколько забулдыг, внутрь пускали только по железнодорожным билетам. Некрасов крикнул:
— Я лауреат Сталинской премии! — и его, как ни странно, пропустили. Вскоре он появился с тремя бутылками пива.
— Последние, — объяснил он, сев в машину, помолчал и спросил: — Ты слышал?
— Да, — признался я.
Он стал тыкать себя кулаком в лоб:
— Какой позор!..
Я постелил ему на раскладном кресле. Отопление у нас было печное, в тот день я не протопил, и он проснулся утром стуча зубами… Впрочем, это описано у меня в «Набросках к роману».
Он пристрастился ездить зимой в Малеевку — тяга южанина к морозу, к слепящему снежному простору. Прибывал с матерью своей, милой и интеллигентной Зинаидой Николаевной, только недавно вышедшей на пенсию. Он, человек достаточно безалаберный, относился к ней с исключительной сыновней почтительностью и вниманием.
Рядом с Зинаидой Николаевной гулял по дорожке перед фасадом высокий красивый старик, вполне еще прямой и бодрый Иван Сергеевич Соколов-Микитов. Это было время, когда он как раз колебался, пора ли ему уже вешать свое охотничье ружье на гвоздь. Не здесь, разумеется, — у себя в Карачарове.
А Некрасова Володя Тендряков приобщил к лыжам. Тот прежде не знал, что это такое, — только так, со стороны. А тут выбрал ботинки по ноге, и крепления оказались удачные, — и пошел, не оттянешь.
Тендряков, как всегда, много писал, работал зверски и, пробежавшись, оставлял Вику на лыжне одного. И вот выйдешь из лесу и видишь: пашет кто-то по полю, да быстро, ближе, ближе, и вот он, крепкий, жилистый, только пар валит.
Крикнешь ему:
— Пожалей себя! — или что-нибудь в этом же духе, а он уже мимо. От души катался.
Недавно нашел снимки: мы — Некрасов, Солоухин и я — выступаем в близлежащей воинской части. Вика, когда видел солдат, прямо-таки таял. На одной из фотографий он, развернув, держит перед собой только что врученную ему «Почетную грамоту».
В нем сидел огромного заряда интерес — не только к общению, к собеседнику. Он очень много читал, чуть не все. Порой звонил по поводу прочитанного или присылал телеграмму. Впрочем, в стихах он не слишком разбирался. Иногда просил Твардовского высказать мнение о том или ином стихотворце. На вопрос, как пишет один и ныне здравствующий, нравящийся Некрасову поэт, Твардовский ответил: