Ребята (хороши ребята — всем по 50!) работают, служат, растят детей и внуков, короче говоря, как принято писать в газетах (а я сейчас пишу в „Литературную газету“ — поэтому на этот раз и мне можно), включились в мирный созидательный труд.
Приятно и радостно об этом писать. Но на фоне этого радостного есть, увы, и нелепые превратности судьбы. И связаны они, эти нелепости, увы, с дорогим моим фронтовым связным Валегой, о котором я писал и в „Окопах“, и в „Новом мире“ („Три встречи“), и в мае прошлого года в „Литературной газете“.
Как я писал тогда в „Литературке“, случилось так, что после нашего расставания в Люблине, где я был ранен, он, Валега, через 25 лет разыскал меня. Столярничал на ст. Бурла в Алтайском крае, „Окопов“ не читал, а вот разыскал. Завязалась переписка, я послал ему книги, он в ответ фотокарточки, но нам было этого мало, нам нужно было другое — встреча. Вполне осуществимая мечта. Естественно, что мне во много раз было бы легче добраться до Алтая, чем ему до Киева. А получилось наоборот — он собрался раньше меня, и не один, а с женой и внуком.
Представляю себе эти сборы, накопить деньги, передвинуть, возможно, отпуск, ну и всякое другое. Всё это, очевидно, не без трудностей было преодолено, сели втроем в поезд, пересели в Москве, приехали в Киев и… в Киеве меня не оказалось…
Что-то я перепутал, недопонял и, будь оно неладно, перед самым их приездом буквально на два дня выехал в маленькую командировочку. Нужно же такое… И пришлось дорогим моим алтайцам сменить Киев на Донецк, а бывшего капитана, так мечтавшего о тихих прогулках по Киеву, ну и еще кое о чём, заменить родственницей Валегиной жены. Я не писал бы обо всём этом, не задай мне „Литгазета“ вопроса о фронтовых друзьях. Ну, как тут не поделиться своей печалью…
Но встреча будет! Я должен искупить вину перед Валегой и приехать к нему. Обязательно! Непременно! И в этом году![1]
Второй вопрос. Вот на него я с такой определенностью ответить не могу. О войне я писал уже много. Но написанное по свежим следам в 1946 году („В окопах Сталинграда“) и через 20 лет („Случай на Мамаевом кургане“), хотя и посвящено одним и тем же людям и действиям, тут и там происходило на одном и том же месте, но, что ни говори, рассказывает каждая из этих вещей не совсем об одном и том же.
Что ж, изменилось отношение автора к описываемым событиям? Упаси бог, нет! Но прошли годы, и не малые, и они-то многое изменили. И тебя, и жизнь.
Думаю, что специально о войне — еще один эпизод, еще одна атака, еще один солдат или офицер — писать не буду. Но не вспоминать о ней тоже не могу. Я, например, никогда точно не знаю, чем закончат начатый диалог мои герои. В общем-то они ведут меня за собой, а не я их, хотя я их создатель. А может, никаких „героев“ не будет, — меня не тянет сейчас ни к романам, ни к повестям, — а будет автор. Ну, а с ним труднее всего сладить — бог знает, куда его занесет».
Куда его «занесло» — мы знаем. Как человек не только редкой честности, но и отчаянно смелый, он не мог спокойно смотреть на творящиеся несправедливости, не мог не бороться за правду. Открыто выступал в защиту молодого украинского критика Ивана Дзюбы, подвергавшегося преследованиям. Пытался проникнуть на закрытые процессы, где судили диссидентов. Не колеблясь, подписал вместе с другими деятелями культуры и науки известное письмо 137-ми в защиту арестованных. А угроза ареста, казалось, нависла уже и над ним. Похоже, что ситуация складывалась для него даже опаснее той, что была в начале 60-х, хотя тогда он попал в немилость к самому Никите Сергеевичу: был обруган им и назван «не тем Некрасовым» — за публикацию в «Новом мире» зарубежных записок, за поддержку фильма Марлена Хуциева «Застава Ильича» и т. д. История эта, впрочем, хорошо ныне известна по воспоминаниям участников и свидетелей встречи Н. С. Хрущева с творческой интеллигенцией. Мне же хочется рассказать о том, как эта кампания шельмования проходила у нас в Киеве. Тут тоже пригодятся мне старые блокноты, выписки, черновики собственных корреспонденций.
Апогей — 8 и 9 апреля 1963 года. Светлый и величественный, как его принято называть в официальных отчетах, Сессионный зал Верховного Совета УССР, вмещающий более тысячи человек, заполнен до отказа: здесь секретари обкомов и горкомов партии, руководители республиканских министерств и ведомств, политработники армии и флота, представители творческих союзов, комсомольские активисты, пропагандисты и агитаторы, библиотекари, завклубами…