…Как-то вечером мы с женой вышли сделать кое-какие покупки и попутно прогуляться по Крещатику, — киевляне это любят. Была середина октября 1964 года. Столица республики готовилась торжественно отметить 20-летие освобождения Украины от немецко-фашистских захватчиков. Поговаривали, что на торжества приедет Никита Сергеевич. Мы шли по нечетной стороне и, миновав «пассаж», увидели вдруг, что на противоположной стороне с изгибистого здания у главпочтамта, где уже висели готовые к празднику портреты «вождей», вроде как снимают портрет Хрущева. «Видимо, переставят на другое место», — подумал я, но возня с портретом, висящим уже вниз головой, была настолько необычной, что я тут же позвонил из автомата Некрасову — он жил рядом.
— Ты можешь выйти? Тут напротив происходят какие-то манипуляции с портретом твоего лучшего друга.
Он сразу догадался, о ком речь, и через пять минут мы уже втроем смотрели на происходящее. В этот миг самый большой портрет полетел вниз. Раздался треск.
— Вот и всё, — сказал Виктор как-то отрешенно и беззлобно.
Мы вспомнили, что каких-нибудь 11 лет назад, когда было объявлено о смерти Сталина, случилось так, что мы тоже были вместе. Тогда зарождались надежды. Теперь многое было неясно, но всё же надежды на лучшее затеплились. Можно ли было предугадать, что еще через десять лет страна расстанется с одним из своих лучших писателей навсегда?..
Мы познакомились в конце сороковых, я тогда делал первые шаги в журналистике, а познакомил нас сотрудник республиканской газеты Я. Богорад — бывший командир партизанского отряда, человек исключительной скромности и человечности, Виктор его очень любил. Что больше всего объединяло нас? Пожалуй, минувшая война, мы еще сильно чувствовали ее недавнее дыхание. По-настоящему сблизились к середине 50-х, когда я уже работал корреспондентом «Литгазеты». В Киеве образовалась тогда небольшая группа интересных прозаиков, пишущих на русском языке. Живя в Киеве, они, тем не менее, печатались преимущественно в Москве: для нашего местного идеологического климата их правдивые произведения не подходили. Их было четверо: Н. Дубов — 1910 года рождения, В. Некрасов — 1911-го, Л. Волынский — 1912-го и самый молодой М. Пархомов — 1914-го. Как видите, почти погодки, почти однолетки. Тогда еще сорокалетние — сейчас даже не верится. За исключением Дубова, который по состоянию здоровья не воевал, а работал, если не ошибаюсь, токарем на военном заводе, все — бывшие фронтовики. Первые трое — постоянные и весьма активные авторы «Нового мира». Позднее один известный литературный критик назовет эту четверку «киевской школой современной русской прозы». Они очень дружили, хотя были совершенно разными.
Николай Дубов, которого почти все почтительно называли Николаем Ивановичем, был человеком строгого нрава, достаточно суровым и требовательным (ко всем и к себе), немногословным, добрым. Он часто прогуливался с необыкновенно красивым и умным, угольно-черным громадным ньюфаундлендом по имени Бэр (я называл его уважительно Борис Николаевич). Одна за другой появлялись дубовские повести «Сирота», «Жесткая проба», «Небо с овчинку», «Мальчик у моря», «Беглец», наконец, роман «Горе одному». И была у этих произведений весьма оригинальная, я бы сказал, парадоксальная судьба: сначала их печатал «Новый мир» для своих взыскательных читателей, а вслед за тем они выходили отдельными книгами в издательстве «Детская литература». Книги для подростков? Да, но и для взрослых тоже. И Государственную премию СССР он получил тоже по разделу детской литературы. О творчестве Дубова много писал (и статьи, и отдельную книгу) Лев Разгон — тот самый, который в наше время широко известен своими рассказами о сталинских репрессиях, в те годы он только вернулся из лагеря в Москву.
Леонид Волынский, в компании просто Леля, красивый и всегда подтянутый, до войны и сразу после нее — график и театральный художник, потом писатель и публицист, автор популярных книг о художниках «Дом на солнцепеке» (о жизни Ван Гога), «Лицо времени» и других. Однако имя его вошло во многие энциклопедические издания и, без преувеличения, известно в мире вовсе по другой причине: именно он, будучи лейтенантом, во время штурма Дрездена по собственной инициативе (ведь художник!) и при поддержке солдат батальона занялся поисками и спасением неизвестно куда вывезенной фашистами знаменитой Дрезденской галереи — об этом впервые он рассказал у нас в «Литгазете», потом вышла его книга «Семь дней». Лично мне человек этот был близок еще и тем, что, как выяснилось, осенью 1941 года мы с ним почти одновременно очутились в окружении на Полтавщине, были ранены и попали в плен, и даже какое-то время шли в одной колонне пленных, которых немцы гнали в Кременчуг и далее на запад. Об этом Л. Волынский написал, а «Новый мир» опубликовал эссе «Сквозь ночь» — и это был один из первых рассказов о трагедии советских военнопленных…