— Это где курортология?
— Всё знает! — засмеялся я. — Как раз напротив.
— Туда моих друзей пацан в садик ходит… Пошли?..
— Ко мне? — спросил я, не уверенный, что у нас дома всё в порядке.
— А куда же?
И мы пошли.
В те годы многое случалось гораздо проще, чем теперь. А может быть, так кажется? Нет, на самом деле. Ну, скажем, пивные. Они были прямо-таки за каждым углом и безо всякой толчеи и скандалов. «Полуторка с прицепом» — это из тех времен, а означало, для несведущих, сто пятьдесят граммов — полуторка и кружка пива — прицеп. Мы уже прошли было мимо одной такой «забегаловки», как Виктор Платонович остановился, весьма лукаво, иначе не назовешь, поглядел на меня — о, этот взгляд сопровождал меня все почти сорок лет нашей службы! — и кивнул в сторону пивнушки. Я повернулся кру-гом! и послушно пошел вслед за ним.
Сказочный запах разливного московского пива, который я уже так долго не вдыхал. Мы взяли всего по пятьдесят граммов и по кружечке.
— Будацкая была идейка разговаривать у вашей директорши, — сказал он. — Только этого и хотелось! Скажите, вам всегда приходят в голову такие правильные мысли? — Он взял граненый стаканчик. — Ну, давайте знакомиться, — сказал он, — Вика…
— Сима, — сказал я.
— Это что же, от Симон?
— Нет, Семён… Моя нянька была помешана на Серафиме Саровском… И так все привыкли… Скажите, как вы вытерпели всю эту мхатовскую волынку?
— Во-первых, из почтения. По этим коридорам… На стульях… Объектив фотоаппарата глядел на того, кого снимал, — вот его портрет… Шутка сказать!.. Потом Павел Александрович Марков… Любезные разговоры за жизнь… Не угодно ли стаканчик чайку?.. Едал я этот чаёк!.. Борис Ильич Вершилов: я обнаружил вас в «окопах Сталинграда», как в свое время «Дни Турбиных» — в «Белой гвардии»… солидно… Всё неспешно… А во-вторых — гордыня! Гордыня одолела — лучший театр должен ставить лучшего писателя… А как же! Разве не так?.. Всем ли вы довольны?.. Всё ли у вас в порядке?.. Сердечный привет вашим домашним… Надеюсь, все в добром здравии? Мы вам тут же пошлем телеграмму…
Изображая мхатовских мастеров, он изгибался в талии, шаркал ножкой, говорил медовым голосом, всё это проделывал очень смешно, не обращая внимания, что на него смотрят стоящие поблизости и хохочут так же, как и я. А я так просто заходился от смеха. Это было как раз то самое, что я любил, да и теперь люблю больше всего на свете, — такая роскошная импровизация! Мы допили пиво и двинулись дальше, к Сретенским воротам, чтобы потом, пройдя по Лубянке, войти в метро «Дзержинская» и ехать к нам. Но тут, как раз за углом какого-то переулка, появилась новая «забегаловка» — дощатое строение, по периметру стен которого изнутри шла полочка для кружек, полных и пустых. Мы взяли по кружечке и только устроились, стоя друг против друга, подняли их к губам, как вдруг некто, тоже стоящий с кружкой в руке и, как я заметил, не спускавший с Некрасова глаз, тронул меня за плечо.
— Отойдем, кореш, — сказал он тихо и отвел меня на несколько шагов в сторону. — Это писатель с тобой?
Я кивнул.
— Который «В окопах Сталинграда»?
Я снова кивнул. И спросил:
— А откуда вы его знаете?
— В газете снимок видел. Я его по усам узнал.
— По усам только товарища Сталина узнают, — сказал Некрасов, подходя к нам. — Не помешаю?
— Вот товарищ узнал вас по газете, — сказал я.
— Где воевал? — деловито спросил Некрасов.
— Третий Украинский, — ответил незнакомец. — Очень рад, что тебя увидел. Ну, я пошел… — заторопился он. — Желаю успехов… Слушай, а капитан этот… как его?
— Керженцев?
— Это ты?
— Более или менее.
— Я так и подумал. Жалко, что не вместе воевали.
— Но ты же на Третьем Украинском.
— Вот я и говорю — жалко. Ну, здравия желаю…
— Э-э-э! — воскликнул Некрасов. — Куда? А свои сто грамм? Пойди возьми, — и протянул мне десятку.
Он впервые обратился ко мне на «ты».
— У меня есть.
— Делайте, что говорят, — приказал он непререкаемо.
— Так точно! — сказал я, подхватывая игру…
Когда я принес от стойки три граненых стакана, обхватив их двумя ладонями, и поставил на мокрую от пивной пены полку, они о чем-то увлеченно говорили.
— И у меня локтевой сустав разбит, — сказал новый знакомый. — Видишь, не сгибается. Кон-трак-тура. Мне было приказано разрабатывать, а я думаю: хрен с ней… — и он махнул сгибающейся левой рукой. — На мой век хватит. У меня же пулевое сквозное, в легком дырка.