Ильич ужасно раздражался, когда ему хотели создать богатую обстановку, платить большую заработную плату и прочее. Помню, как он рассердился на какое-то ведро халвы, которое принёс ему тогдашний комендант Кремля тов. Мальков.
23 мая 1918 года Ильич пишет В. Д. Бонч-Бруевичу записку:
«Управляющему делами Совета Народных Комиссаров Владимиру Дмитриевичу Бонч-Бруевичу.
Ввиду невыполнения Вами настоятельного моего требования указать мне основания для повышения мне жалованья с 1 марта 1918 г. с 500 до 800 руб. в месяц и ввиду явной беззаконности этого повышения, произведённого Вами самочинно по соглашению с секретарём Совета Николаем Петровичем Горбуновым, в прямое нарушение декрета Совета Народных Комиссаров от 23 ноября 1917 года, объявляю Вам строгий выговор.
Председатель Совета Народных Комиссаров
В. Ульянов (ЛЕНИН)».
Разгоралась гражданская война. Контрреволюционеры чувствовали, что не вернуть им старого, злобствовали на Советскую власть, на большевистскую партию и её видных работников и в особенности на вождя партии — Ленина. Они решили убить большевистских деятелей, решили убить Ленина.
30 августа[13] сообщили Ильичу из Питера, что в 10 часов утра убит председатель Ленинградской ЧК т. Урицкий.
Вечером Ильич — по мобилизации МК — должен был выступать в Басманном и Замоскворецком районах.
Мария Ильинична в этот день была больна и сидела дома. Ильич вошёл к ней уже в шапке и пальто, готовый ехать. Она стала просить его взять её с собой. «Ни под каким видом, сиди дома», — ответил он и уехал на митинг, не взяв с собой никакой охраны.
У нас шло совещание по народному образованию. За два дня перед тем на нём выступал Ильич. Заседание шло к концу, и я собралась ехать домой, взялась подвезти одну знакомую учительницу, живущую в Замоскворечье. Меня ждал кремлёвский автомобиль, но шофёр был какой-то незнакомый. Он повёз нас к Кремлю, я сказала ему, что мы сначала отвезём нашу спутницу; шофёр ничего не сказал, но у Кремля остановил машину, открыл дверцу и высадил мою спутницу. Я диву далась, чего это он так распоряжается, хотела разворчаться, но мы подъехали к нашему подъезду, во двор ВЦИК, там встретил меня т. Гиль, шофёр, всегда ездивший с нами, стал рассказывать, что он возил Ильича на завод Михельсона и что там женщина стреляла в Ильича, легко его ранила. Видно было, что он подготавливает меня. Вид у него был расстроенный очень. «Вы скажите только, жив Ильич или нет?» — спросила я. Гиль ответил, что жив, я заторопилась. У нас в квартире было много какого-то народу, на вешалке висели какие-то пальто, двери непривычно были раскрыты настежь. Около вешалки стоял Яков Михайлович Свердлов, и вид у него был какой-то серьёзный и решительный. Взглянув на него, я решила, что всё кончено. «Как же теперь будет», — обронила я. «У нас с Ильичём всё сговорено», — ответил он. «Сговорено, значит, копчено», — подумала я. Пройти надо было маленькую комнатушку, но этот путь мне показался целой вечностью. Я вошла в нашу спальню. Ильичёва кровать была выдвинута на середину комнаты, и он лежал на ней бледный, без кровинки в лице. Он увидел меня и тихим голосом сказал минуту спустя: «Ты приехала, устала. Поди ляг». Слова были несуразны, глаза говорили совсем другое: «Конец». Я вышла из комнаты, чтобы его не волновать, и стала у двери так, чтобы мне его было видно, а ему меня не было видно.
Наша квартира превратилась в какой-то лагерь, хлопотали около больного Вера Михайловна Бонч-Бруевич и Вера Моисеевна Крестинская, обе врачихи. В маленькой комнате около спальни устраивали санитарный пункт, принесли подушки с кислородом, вызвали фельдшеров, появилась вата, банки, какие-то растворы.
Наша временная домашняя работница, латышка, перепугалась, ушла в свою комнату и заперлась на ключ. В кухне кто-то разжигал керосинку, в ванне тов. Кизас полоскала окровавленные повязки и полотенца. Глядя на неё, я невольно вспоминала первые но^и Октябрьской революции в Смольном, когда тов. Кизас, не смыкая глаз, сидела целыми ночами над грудой сыпавшихся отовсюду телеграмм, разбирала их.
Наконец, пришли врачи-хирурги: Владимир Николаевич Розанов, Минц и другие. Несомненно, жизнь Ильича была в опасности, он был на волоске от смерти. Когда шофёр Гиль вместе с товарищами с завода Михельсона привезли раненого Ильича в Кремль и хотели его внести вверх на руках, Ильич не захотел и сам поднялся на третий этаж. Кровь залила ему лёгкое. Кроме того, врачи опасались, что у него прострелен пищевод, и запретили ему пить. Я стояла у двери. Раза три ночью ходила в кабинет Ильича на другом конце коридора, где, примостившись на стульях, всю ночь провели Свердлов и другие.
Ранение Владимира Ильича взволновало не только все партийные организации, но и широчайшие массы рабочих, крестьян, красноармейцев: как-то особенно ярко осознали, чем был для революции Ленин. С волнением следили все за появившимися в газетах бюллетенями о его здоровье.
Покушение заставило рабочий класс подтянуться, теснее сплотиться, напряжённее работать.
Надежды врагов Советской власти не оправдались. Ильич выжил. Все окружающие Ильича повеселели. Ильич шутил с ними. Ему запрещали двигаться, а он втихомолку, когда никого не было в комнате, пробовал подниматься. Хотелось ему скорей вернуться к работе, он очень волновался, что пропускает заседание Совнаркома, а там стоят важные вопросы. Как только он стал поправляться, он стал просить врачей, чтобы скорее ему позволили встать и пойти на заседание. Наконец, 10 сентября было сообщено в «Правде» о том, что опасность миновала, а Ильич сделал приписку, что так как он поправляется, то просит не беспокоить врачей звонками с вопросами о его болезни. 16 сентября Ильичу разрешили, наконец, пойти в Совнарком. Он очень волновался, от волнения еле встал с постели, но был рад, что может опять вернуться к работе. Когда он пришёл в Совнарком, все товарищи были взволнованы и настойчиво принялись за работу.
Владимир Ильич, приступив к работе, сразу же почувствовал, что повседневная напряжённая административная работа ему ещё не по силам, и согласился поехать на пару недель отдохнуть за город. Его перевезли в Горки, в бывшее имение Рейнбота, бывшего градоначальника Москвы. Дом был хорошо отстроен, с террасами, с ванной, с электрическим освещением, богато обставлен, с прекрасным парком. В нижнем этаже разместилась охрана. Ильич был к ней непривычен, да и она еще неясно представляла себе, что ей делать, как вести себя. Встретила охрана Ильича приветственной речью и большим букетом цветов. И охрана и Ильич чувствовали себя смущёнными. Обстановка была непривычная. Мы привыкли жить в скромных квартирках, в дешёвеньких комнатах и не знали, куда сунуться в покоях Рейнбота. Выбрали самую маленькую комнату, в которой Ильич потом, спустя 6 лет, и умер; в ней и поселились. Но и маленькая комната имела три больших зеркальных окна и три трюмо. Лишь постепенно привыкли мы к этому дому.
Маловато сил было после ранения у Ильича, понадобилось порядочно времени, пока он смог выходить за границы парка. Настроение было у него бодрое — настроение выздоравливающего человека, а кроме того, начался перелом во всей окружающей обстановке. Стало меняться положение на фронте. Красная Армия побеждала.
ТАКИМ ДОЛЖЕН БЫТЬ
ЧЕЛОВЕК
Ленин был коллективистом до глубины души. Вся его жизнь, деятельность были подчинены одной великой цели — борьбе за торжество социализма. И это накладывало печать на все его чувства и мысли. Ему чужда была всякая мелочность, мелкая зависть, злоба, мстительность, тщеславие.
Ленин писал, что коммунист должен быть готов на всё, что он должен быть готов отдать свою жизнь за рабочее дело, готов работать в подполье — скрываться и работать так, чтобы никто не знал даже его имени. Он должен вести не покладая рук повседневную борьбу. Если развернётся гражданская война, нужно, чтобы он умел взять винтовку и бороться на баррикадах. Нужно, чтобы он сумел делать и самую простую, незаметную, но нужную для дела работу. Должен быть смелым, идти вперёд, как бы трудно это ни было. Партийцы должны научить пионеров подчинить свою волю коллективу, научить сплочённости, товариществу.