Мы шатались и по окрестностям города. Чаще всего ездили на так называемый Prime Rose Hill[5]. Это был самый дешёвый конец — вся прогулка обходилась шесть пенсов. С холма виден был чуть не весь Лондон — задымлённая громада. Отсюда пешком уходили уже подальше на лоно природы — в глубь парков и зелёных дорог. Любили мы ездить на Prime Rose Hill и потому, что там близко было кладбище, где похоронен Маркс. Туда ходили.
В апреле 1903 года мы переехали в Женеву.
В Женеве мы поселились в пригороде, в рабочем посёлке Séchéron[6],—целый домишко заняли: внизу большая кухня с каменным полом, наверху три маленькие комнатушки. Кухня была у нас и приёмной. Недостаток мебели пополнялся ящиками из-под книг и посуды. Толчея у нас сразу образовалась непротолчённая. Когда надо было с кем потолковать, уходили в рядом расположенный парк или на берег озера.
Осенью мы из предместья Женевы перебрались поближе к центру. Владимир Ильич записался в «Société de Lecture»[7], где была громадная библиотека и прекрасные условия для работы, получалась масса газет и журналов на французском, немецком, английском языках. В этом «Société de Lecture» было очень удобно заниматься, члены общества — по большей части старички профессора — редко посещали эту библиотеку; в распоряжении Ильича был целый кабинет, где он мог писать, ходить из угла в угол, обдумывать статьи, брать с полок любую книгу. Можно было, не отвлекаясь, думать. Подумать было над чем.
Наступил 1905 год.
9 января в Петербурге царь расстрелял рабочих, попытавшихся пойти к нему с просьбой об улучшении своего положения.
Рабочие поняли, что царь всегда будет защищать капиталистов и помещиков, никогда царь не поможет рабочим и крестьянам, им не на кого надеяться, надо самим бороться, силой завоёвывать свободу. Начались забастовки рабочих на фабриках и заводах, бунты крестьян в деревне.
В России всё бурлило.
Владимир Ильич горячо верил в рабочих, в трудовой народ, был уверен, что рабочие добьются победы, надо им только хорошо организоваться, он знал, что рабочие будут бороться не только за своё освобождение, но и за освобождение всех трудящихся.
Владимир Ильич звал большевистскую партию, руководившую борьбой рабочих, к организации, к работе над вооружением трудящихся. Надо было готовиться к восстанию, запасать оружие, обучать, как обращаться с оружием.
Ильич не только перечитал и самым тщательным образом продумал всё, что писали Маркс и Энгельс о революции и восстании, он прочёл немало книг и по военному искусству, обдумывая со всех сторон технику вооружённого восстания, организацию его.
Служащий «Société de Lecture» был свидетелем того, как раненько каждое утро приходил русский революционер в подвёрнутых от грязи на швейцарский манер дешёвеньких брюках, которые он забывал отвернуть, брал оставленную со вчерашнего дня книгу о баррикадной борьбе, о технике наступления, садился на привычное место к столику у окна, приглаживал привычным жестом жидкие волосы на лысой голове и погружался в чтение. Иногда только вставал, чтобы взять с полки большой словарь, а потом ходил всё взад и вперёд и, сев к столу, что-то быстро сосредоточенно писал мелким почерком на четвертушках бумаги.
И большевики делали в смысле подготовки вооружённого восстания немало, изыскивали все средства, чтобы переправлять в Россию оружие, проявляя нередко колоссальный героизм, рискуя каждую минуту жизнью. Подготовка вооружённого восстания — таков был лозунг большевиков.
РЕВОЛЮЦИЯ 1905 ГОДА
Революционное движение в России развёртывалось всё шире.
Надо было ехать в Россию, надо было быть вместе с рабочими, готовить всё для вооружённого восстания. И вот Владимир Ильич в России, в Петербурге.
Партия большевиков во главе с Лениным руководит подготовкой восстания. Рабочие организовывают боевые дружины, учатся стрелять, готовятся с оружием в руках сражаться против царя, фабрикантов и помещиков. Крестьяне жгут помещичьи имения.
Обычно, когда мы жили в России, я могла много свободнее передвигаться, чем Владимир Ильич, говорить с гораздо большим количеством людей. По двум-трём поставленным им вопросам я уже знала, что ему хочется знать, и глядела вовсю.
На другой же день у меня оказалась в этом отношении довольно богатая пожива. Я отправилась искать нам пристанище и на Троицкой улице, осматривая пустую квартиру, разговорилась с дворником. Долго он мне рассказывал про деревню, про помещика, про то, что земля должна отойти от бар крестьянам.
Тем временем Мария Ильинична устроила нас где-то на Греческом проспекте у знакомых.
Как только мы прописались, целая туча шпиков окружила дом. Напуганный хозяин не спал всю ночь напролёт и ходил с револьвером в кармане, решив встретить полицию с оружием в руках. «Ну его совсем. Нарвёшься зря на историю», сказал Ильич. Поселились нелегально врозь. Мне дали паспорт какой-то Прасковьи Евгеньевны Онегиной, по которому я и жила всё время. Владимир Ильич несколько раз менял паспорта.
Он работал целыми днями в редакции «Новой жизни». Виделись чаще всего в редакции «Новой жизни». Но в «Новой жизни» Ильич всегда был занят. Только когда Владимир Ильич поселился с очень хорошим паспортом на углу Бассейной и Надеждинской, я смогла ходить к нему на дом. Ходить надо было через кухню, говорить вполголоса, но всё же можно было потолковать обо всём.
Оттуда он ездил в Москву. Тотчас по его приезде я зашла к нему. Меня поразило количество шпиков, выглядывавших изо всех углов. «Почему за тобой началась такая слежка?» — спрашивала я Владимира Ильича. Он ещё не выходил из дома по приезде и этого не знал. Стала разбирать чемодан и неожиданно обнаружила там большие круглые синие очки. «Что это?» Оказалось, в Москве Владимира Ильича урядили в эти очки, снабдили жёлтой финляндской коробкой и посадили в последнюю минуту в поезд-молнию.
Все полицейские ищейки бросились по его следам. Надо было скорее уходить. Вышли под ручку как ни в чём не бывало, пошли в обратную сторону против той, куда нам было нужно, переменили трёх извозчиков, прошли через проходные ворота и приехали к Румянцеву, освободившись от слежки. Пошли на ночёвку, кажется, к Витмерам, моим старым знакомым. Проехали на извозчике мимо дома, где жил Владимир Ильич, шпики около дома продолжали стоять. На эту квартиру Ильич больше не возвращался.
В то время я была секретарём ЦК и сразу впряглась в эту работу целиком.
Ильич маялся по ночёвкам, что его очень тяготило. Он вообще очень стеснялся, его смущала вежливая заботливость любезных хозяев, он любил работать в библиотеке или дома, а тут надо было каждый раз приспособляться к новой обстановке.
9 мая Владимир Ильич первый раз в России выступил открыто на громадном массовом собрании в народном доме Паниной под фамилией Карпова. Рабочие со всех районов наполняли зал. Поражало отсутствие полиции. Два пристава, повертевшись в начале собрания в зале, куда-то исчезли. «Как порошком их посыпало», — шутил кто-то.
Председатель предоставил слово Карпову.
Я стояла в толпе. Ильич ужасно волновался. С минуту стоял молча, страшно бледный. Вся кровь прилила у него к сердцу. И сразу почувствовалось, как волнение оратора передаётся аудитории. И вдруг зал огласился громом рукоплесканий — то партийцы узнали Ильича.
Запомнилось недоумевающее, взволнованное лицо стоявшего рядом со мной рабочего. Он спрашивал: кто, кто это? Ему никто не отвечал. Аудитория замерла. Необыкновенно подъёмное настроение охватило всех присутствовавших после речи Ильича, в эту минуту все думали о предстоящей борьбе до конца.