Я родился под знаком сложностей, от родительницы, которая перекрывала мне кислород. Ну, не всегда. У нее так получалось не нарочно, она тоже очень своеобразная, скажем, жить ей не очень просто. А может, это у меня редкий дар во все вносить неразбериху. Такое вполне возможно, я сам иногда запутываюсь, и, кроме Алекса, все люди, которые со мной сталкиваются, говорят, что им сложно ко мне приноровиться. С Алексом дело другое. У него тоже свои странности, я вам расскажу позже.
Или не стану.
А еще я вам расскажу, какие причудливые обстоятельства привели к тому, что я взялся записывать эту историю, хотя сама по себе она для меня крайне тяжела. Вот увидите, скучно не покажется. Или ничего я вам не скажу, потому что не уверен, что у меня получится, и кое-что я не готов обнародовать. Еще нет.
Я стоял на улице, прислонившись к стене «Макдоналдса». Внутри в зале жара была убийственная (отметим как минус). Я уже готовился сделать заказ, когда почувствовал головокружение, непривычное стеснение в груди и уверился, что сейчас умру на месте. Причиной был не царящий шум, не вскипание крови от солнечного удара в душный полдень, просто, пока я дожидался своей очереди, у меня возникло ощущение, что я старый и изношенный, что мне как минимум девяносто лет и старый козел, в которого я превратился, наблюдает за молодым козлом, который я и есть, с ужасающим осознанием, что моя жизнь от меня ускользает, я просто барахтаюсь на волне событий, увлекающих меня куда-то по своей воле, а сам больше не властен над своей судьбой, и так оно и будет до моего последнего вздоха; я пропустил свою очередь и вышел подышать на свежий воздух.
Прикурил сигарету. Я никогда не был склонен к душевным терзаниям и не размышлял над великими экзистенциальными вопросами; напротив, я терпеть не могу психоанализ и психологию, все это полный вздор. Мне приходилось посещать психиатров, и штатных в коллеже, и других – по их словам, я был сложным ребенком, не подпадающим под обычные категории, – и все они оказывались занудами и извращенками, которые со своими слащавыми улыбочками только и пытались залезть вам в душу, заверяя, что им можно доверять.
Когда я был маленьким, Стелла видела, что со мной что-то не так и в школе проблемы, я все время получал плохие отметки и кучу замечаний – из-за драк на переменах и дисциплины, – и она так донимала Лену, что та сдалась и согласилась, чтобы я сходил к психологу, хотя мать знала, что это пустые хлопоты. И была права, проку от этого не было никакого. Я продолжал гнуть свою линию. Часто дрался, потому что маленькие недоумки дразнили меня педиком, я реагировал, как мог – бодался, бил кулаками, царапался, кусался, но особо крепким я не был, а потому всякий раз получал взбучку. В школьном дворе я всегда оказывался один против кучи, что сильно осложняло жизнь, а сказать, почему дерусь, я не желал, тогда мне еще было немного стыдно, я же видел, что отличаюсь от других мальчиков: когда я оказывался среди них, мне казалось, что я марсианин, я думал, что я ненормальный и это моя вина, но не понимал, в чем причина столь явного несходства. Только Алекс вставал на мою защиту, дрался на моей стороне, так он и стал моим приятелем. Единственным, который у меня когда-либо был. Я продолжал ходить на сеансы к психотерапевтам, эти бабы хотели меня разговорить, но я помалкивал. Я уже понял, что лучше мне не распускать язык, и мог промолчать все сорок пять минут сеанса. Их это бесило. Но если разговаривать с ними, получится, что тебе не удается общаться с другими, с теми, с кем действительно надо разговаривать. Так ведь? А тогда какой смысл? Мне нечего было им сказать. Я бы хотел поговорить с матерью. Но о ней можно писать целый трактат по психологии.
Вот так. Главное сказано.
Я Поль, со всеми своими набитыми шишками и провалами, мне семнадцать с хвостиком, и у меня нет никакого прозвища, я этого терпеть не могу. У меня две матери, и я заткну пасть любому, кто скажет, что это счастье или блаженство. Возможно, сироты сочтут это везением, но плевать мне на сирот, они не понимают, как повезло им самим: они могут жить одни.