– Да, недурно было, – сказал Ферриски, – приходилось и похуже слышать. Но сегодня прямо-таки замечательный вышел рассказ.
– Чуете, к чему я веду? – спросил Шанахэн. – Отличная была штука, отменная. Но, клянусь Христофором, не всякому это дано понять, одному, черт побери, из тысячи.
– О, в этом вы правы, – сказал Ламонт.
– Еще бы, такую штуку нелегко переплюнуть, – сказал Шанахэн, и лицо его залилось румянцем, – ведь это все старинные преданья родной нашей земли, из-за таких вот штук и приплывали к нашим ирландским берегам ученые мужи, когда те, на другом берегу, пресмыкались перед золотым тельцом, а жрец их главный в овечьей шкуре расхаживал. Такие-то вот штуки и возвели нашу страну на ту высоту, на которой она покуда стоит, Мистер Ферриски, и пусть мне лучше язык с корнем вырвут, чем я услышу хоть слово против. Но простому человеку с улицы, ему-то что до всего до этого? Что он во всем этом смыслит?
– И какое им дело, этим молодчикам в цилиндрах, смыслит он что-нибудь или нет? – сказал Ферриски. – Плевать они на него хотели. Долгонько придется вашему Человеку с улицы ждать, если он надеется, что эта шайка ему поможет. От таких, пожалуй, дождешься.
– Вы абсолютно правы, – согласился Ламонт.
– С другой стороны, – продолжал Шанахэн, – проку от тиких штук тоже не много. Один раз наешься, потом долго воротить будет.
– Кто ж сомневается, – подхватил Ферриски.
– Один раз отведаешь, другой не захочешь.
– А вы знаете, что есть люди, – сказал Ламонт, – которые читают такие штуки, и все читают и читают, и начитаться не могут. По-моему, это заблуждение.
– Великое заблуждение, – поддержал Ферриски.
– Но есть человек, – не унимался Шанахэн, – есть один человек, который такие пиимы пишет, что зачитаешься, день и ночь можно читать в свое удовольствие, и не надоест. Пиимы, написанные таким же человеком, как мы, и для таких, как мы. Имя этого человека...
– Вот какие люди нам нужны, – сказал Ферриски.
– Имя этого человека – это имя, которое могли бы дать любому из нас при крещении, и он носил бы его с честью. Итак, это имя, – сказал Шанахэн, – Джэм Кейси.
– Отличный поэт и превосходный человек, – произнес Ламонт.
– Джэм Кейси, – эхом откликнулся Ферриски.
– Понимаете, о чем я? – спросил Шанахэн.
– А нет ли при вас каких-нибудь его стихов? – сказал Ламонт. – Если бы случайно нашелся стишок, то я бы не прочь...
– При себе, если я вас правильно понял, мистер Ламонт, у меня ничего нет, – ответил Шанахэн, – но я могу с ходу выдать вам любое, не хуже чем «Отче наш». Стал бы я иначе называть себя дружком Джэма Кейси!
– Рад это слышать, – сказал Ламонт.
– Встаньте же и прочтите, – сказал Ферриски, – не заставляйте нас ждать. Кстати, как оно называется?
– Название, или заглавие, стихотворения, которое я собираюсь вам прочесть, господа, – произнес Шанахэн неторопливым, наставительным тоном священника, – так вот, название этого стихотворения – «Друг рабочего». Клянусь, такого вы еще не слыхали. Оно удостоилось похвал высочайших авторитетов. Тема этого стихотворения общеизвестна. Оно посвящено портеру.
– Портеру?!
– Да, портеру.
– Так начинайте же, дружище, – сказал Ферриски. – Мы с мистером Ламонтом – само ожидание. Встаньте и начинайте.
– Давайте, давайте, бросьте ломаться, – сказал Ламонт.
– Так слушайте, – произнес Шанахэн и, отрывисто кашлянув, прочистил горло. – Слушайте.
Он встал, простер руку и поставил согнутое колено на стул.
– Клянусь, в этом что-то есть, – сказал Ламонт.
– Прекрасно. Просто замечательно, – присоединился Ферриски.
– Я же говорил – мировая вещь, – сказал Шанахэн. – Слушайте дальше.
– Есть в этой пииме нечто, я бы сказал, непреходящее. Внятно я излагаю, мистер Ферриски?
– Вне всяких сомнений, это грандиозно, – ответил Ферриски. – Продолжайте, продолжайте, мистер Шанахэн. Неужели же это все?
– Вы готовы? – спросил Шанахэн.
– А теперь что скажете?
– Этой пииме суждена долгая жизнь, – отозвался Ламонт. – Ей будут внимать и рукоплескать потомки...
– Погодите, дослушайте до конца. Последний штрих, виртуозное мастерство.
– Здорово, просто здорово, – сказал Ферриски.
– Нет, вы когда-нибудь слышали что-нибудь подобное? – выпалил Ферриски. – Пинта крепкого, каково?! Помяните мое слово, Кейси – человек двадцать первого века, и никаких «если». Он знал себе цену. И даже если бы больше ничего не умел, он знал, как написать пииму.
– Ну что, говорил я вам, что это вещь? – сказал Шанахэн. – Меня на мякине не проведешь.
– Понимаете, есть в этой пииме некая непреходящесть. Я имею в виду, что пиима эта будет звучать повсюду, где собирались, собираются и будут собираться ирландцы, она будет жить до тех пор, покуда ирландская поэзия, по воле Всевышнего, укоренилась на этой земле. Что вы об этом думаете, мистер Шанахэн?
– Будет, мистер Ламонт, обязательно будет.
– Ни капельки не сомневаюсь, – не унимался Ферриски.
– А теперь ты поведай нам, мой Старый Хронометрист, что ты обо всем этом думаешь, – снисходительно-ласково произнес Ламонт. – Поделись со мной и моими друзьями вашим высокоученым, вдумчивым и беспристрастным мнением, сэр Сказочник. А, мистер Шанахэн?
Заговорщики тонко перемигнулись в пляшущих отблесках пламени. Ферриски легонько хлопнул Финна по колену:
– Па-дъем!
– А потом Суини, – молвил желтокудрый Финн, – произнес такие стихи:
– Пошло-поехало, – сказал Ламонт. – Поистине доброе дело сделает тот, кто придумает, как его заткнуть. Прямо расцеловал бы такого.
– Пусть говорит, – возразил Ферриски, – может, ему от этого легче станет. Должен же он перед кем-то выговориться.
– Лично я, – нравоучительным тоном произнес Шанахэн, – всегда готов выслушать, что скажет мой соотечественник. Мудрый человек слушает, а сам помалкивает.
– Безусловно, – сказал Ламонт. – Старый мудрый филин на дубе старом жил. Он чем больше слушал, тем меньше говорил. А болтал чем меньше, тем он слушал больше. Почему не может каждый быть такой же?
– Верно замечено, – сказал Ферриски. – Поменьше разговоров, и все будет в порядке.
Финн продолжил свой рассказ, терпеливо и устало, медленно произнося слова, обращенные к огню и к шести почтительным полукругом обступившим его ботинкам. Голос старика доносился из тьмы, окружившей место, где он сидел.