– Если хочешь, чтобы он взбеленился, – сказал Коротышка, – назови его хорьком. Когда я так его называл, он был готов с потрохами меня съесть.
– Могу я вас спросить, мистер Кейси, – проворно встрял в разговор Пука, – как вы полагаете, моя жена действительно кенгуру?
Поэт изумленно воззрился на него.
– Бога ради, что вы имеете в виду, подкидывая мне такие вопросики, а? – спросил он.
– Просто я размышлял над этим, – ответил Пука.
– Кенгуру? Да я ее в глаза не видел, откуда мне знать, кто она такая, – может, помесь бульдога с канарейкой? Так вы хотите сказать, кенгуру – сумчатое животное?
– Кейси знает, что говорит, – вмешался Кривая Пуля. – Точно, сумчатое.
– Помолчите минутку, – быстро проговорила Добрая Фея, – я вижу человека на дереве.
– Где? – спросил Коротышка.
– Далеко, тебе не увидать. А я все вижу насквозь.
– Скажи мне, Бога ради, что значит сумчатое? – спросил Пука.
– Я не совсем ясно его вижу, – продолжала Добрая Фея, – между нами лес и примерно на полмили. Что же касается сумчатых, то это научное название животных с мешком на брюхе, в котором они носят свое потомство.
– Будь у тебя крылья, – сурово произнес поэт, – слетала бы да разглядела его хорошенько, чем сидеть в кармане и разглагольствовать про то, чего все мы видеть не можем.
– Если сумчатое и значит существо с сумкой, – учтиво вмешался Пука, – то в чем же разница? Разве слово «кенгуру» не дает более ясную картину?
– За кого вы меня принимаете? – спросила Добрая Фея. – Уж не за воздушного ли змея? Разница между сумчатым и кенгуру в том, что первое обозначает род, а второе – вид, то есть первое – это понятие общее, а второе – частное.
– Вряд ли, сдается мне, там, на дереве – кенгуру, – сказал Кривая Пуля. – В наших краях кенгуру по деревьям не лазают.
– Вполне вероятно, там, на дереве – моя жена, – сказал Пука. – Она у меня совсем как птичка, усядется на помело да как полетит! Могла в два счета нас обогнать.
– Кто, скажите мне, ради Бога, когда-нибудь слышал, чтобы птички на помеле летали? – спросил Коротышка.
– Я и не говорил, что моя жена – птица.
– Похоже, парень-то прав, – поддержал его Кривая Пуля.
– Отлично, – недовольно фыркнула Добрая Фея. – Выходит, я уже человека от птицы отличить не могу. Ну что ж, птица так птица. Синица или какой-нибудь вьюрок.
Рука Коротышки дернулась к кобуре.
– Это ты не про то ли дерево толкуешь? – воскликнул он. – Ну вон про то, там? На том дереве точно кто-то сидит.
Добрая Фея кивнула.
– Отвечай, чертово отродье! – пророкотал Коротышка.
– Прошу вас, умерьте свой пыл, – нервно произнес Пука, – и вовсе нет нужды в подобных выражениях. Да, это то самое дерево. Мне даже показалось, что этот человек мне кивнул.
– Так чего ж она молчит-то! – никак не мог угомониться Коротышка, выхватывая второй револьвер.
– Если я выберусь из кармана, – сказала Добрая Фея тонким-претонким голосом, – то кому-то здорово не поздоровится. Столько всего за один день наслушаться! У кого хочешь терпение лопнет.
– Слезай с дерева, да поживей, чертов ублюдок! – прорычал Коротышка.
– Охолонись, – сказал Кривая Пуля. – Сам знаешь – сидячих не бьют.
– Кто бы это ни был, – заметил поэт, – это не человек, потому что на нем штанов нет. Скорей уж сумчатое.
– Я так и не пойму, в чем же разница, – хладнокровно сказал Пука, – и зачем все время говорить «сумчатое», когда есть куда более понятное и привычное слово?
– Если ты не слезешь с этого проклятого дерева через две секунды, – проревел Коротышка, взводя курки, – я из тебя живо труп сделаю. Считаю до десяти. Раз, два...
– Как хорошо, что у меня нет тела, – заметила Добрая Фея. – Рядом с этим сумасшедшим громилой, который хватается за свои железки, как только ему представляется случай кого-нибудь подстрелить, невозможно чувствовать себя в безопасности. Термин «кенгуру» – более узкий, поэтому понятие «сумчатое» включает его в себя, являясь более широким по смыслу и более доходчивым.
– Пять, шесть, семь...
– Ага, теперь понятно, – сказал Пука. – Вы имеете в виду, что сумчатое носит кенгуру в своей сумке.
– Десять, – решительно произнес Коротышка. – В последний раз спрашиваю – собираешься слезать?
Тихо захрустели ветви в гуще зеленой кроны – так летний ветерок задумчиво ласкает овсяное поле, – почудилось слабое, безжизненное движение, и на путников снизошел голос, жалобный и печальный в своей бесконечной усталости, тонкий голос, нараспев прочитавший такие строки:
– Господи, спаси и сохрани! – сказал Кривая Пуля.
Коротышка яростно потряс в воздухе своими кольтами и проглотил скопленную для плевка слюну.
– Значит, не слезешь?
– Мне кажется, я знаю этого джентльмена, – учтиво вмешался Пука. – Сдается мне (впрочем, может быть, я и заблуждаюсь), что это некто по имени Суини. Он не совсем в своем уме.
– Так стрелять или нет? – спросил Коротышка, обращая свою растерянную шарообразную физиономию к внимательно следившей за его действиями компании.
– Ты имеешь в виду род Суини, что из Рэтхэнгена, или тех Суини, что из Суонлинбара? – поинтересовалась Добрая Фея.
– Опусти свою чертову пушку, – резко произнес Кейси. – Сукин кот, что сейчас говорил, поэт. Поэтов, сукиных этих котов, я по голосу признаю. Руки прочь от поэта! Я и сам могу стих сочинить, а посему уважаю всякого, кто способен на то же. Убери оружие.
– Нет, я совсем не то имел в виду, – ответил Пука.
– Или льнокудрых Суини из Килтимаха?
– Мужчина, по всему видать, уже пожилой, – заметил Кривая Пуля, – так как же ты можешь оставить его сидеть на ветке, как петуха на шестке? Ну, уйдем мы, а вдруг он заболеет или припадок с ним какой приключится, что тогда делать?
– По мне, так пусть хоть подавится своей блевотиной, – ответил Коротышка.
– Нет, и не этих тоже, – учтиво ответил Пука.
– Тогда, может быть, Мак Суини из Ферна или Боррис-ин-Оссори?
В этот момент раздался душераздирающий вопль, похожий на мычание потревоженного телка-однолетки; сердито зашумели потревоженные ветви, и несчастный безумец рухнул вниз, обдираясь об острые, переплетенные, как решето, ветви тиса, – стенающий черный метеор, буравящий ощетинившиеся шипами и колючками зеленые облака. Он упал на землю, из широкой раны на правой стороне груди сочилась кровь, а истерзанная спина была утыкана терниями, словно на ней вырос маленький лес деревьев, для Эрина типических; мучительно кривящийся рот был вымазан зеленым соком трав, но губы шевелились, ни на минуту не переставая произносить еле слышные странные стихи. Тело незнакомца было неравномерно покрыто перьями, поникшими и потрепанными.
– Святый Боже, спустился-таки! – воскликнул Кривая Пуля.
– Нет, и не этих тоже! – прокричал Пука, стараясь, чтобы голос его был слышен среди поднявшегося шума.
– Тогда, быть может, Суини из Хэролдс-Кросса?
Джэм Кейси стоял на коленях подле густо усеянного синяками, как оспинами, тела короля, шепча какие-то вопросы в глухую раковину его уха и выдергивая из израненной груди мелкие колючки своими рассеянными, бездумными пальцами, – поэт наедине с поэтом, бард, извлекающий тернии из тела барда-собрата.
– Расступитесь, ему нечем дышать, – сказал Кривая Пуля.
– Не могли бы вы зайти с другой стороны, – обратилась Добрая Фея к Пуке, – чтобы я могла получше разглядеть этого человека, вившего себе гнезда, подобно птицам?
– Разумеется, – учтиво ответил Пука.
– Как его зовут? – спросила Добрая Фея.
Пука прочертил в воздухе резкую черту своим большим пальцем – знак того, что назойливость собеседника несколько утомила его.
– Суини, – ответил он. – Кровь, текущую из раны на теле человека, можно остановить только одним – мхом. Оберните его мхом, иначе он истечет кровью и умрет.