– Ужо тебе! Ты еще обо мне вспомнишь!
– Что же касается того пустякового вопроса о том, как я поступил с леди, которую выиграл благодаря своему искусству шахматной игры, то это долгая и весьма запутанная история... Так что, мы идем?
– Идем, будь ты проклят!
Пука вернулся в комнату с любезной улыбкой на губах.
– Вот ваши карты, – сказал Кривая Пуля, – и поторапливайтесь, времени в обрез.
– Прошу извинения, что пришлось задержаться, – ответил Пука.
Игра возобновилась.
Прошло сравнительно немного времени, как вдруг ключ со скрежетом повернулся в добротном американском замке, дверь спальни распахнулась, и широкий луч газового света упал на игроков, повернувших недоумевающие лица к его незримому источнику. Полоса бледного света была окаймлена мягким, явно сверхъестественным сиянием, аметистовой протоплазмой, усеянной мерцающим узором красных и зеленых звездочек, которая, клубясь, разлилась по комнате, подобно огромному распущенному павлиньему хвосту, шелковисто переливающемуся всеми цветами радуги северному сиянию или тонкой дымке, повисшей над кипящим молоком. На этом месте повествование временно прерывается.
Заметка о композиционных и сюжетообразующих сложностях. Задача подробно описать появление на свет незаконнорожденного чада мистера Треллиса показалась мне полной стольких препятствий и сложностей технического, композиционного, то есть чисто литературного, свойства, что я твердо решил, что она мне совершенно не по силам. Это, в свою очередь, обусловило мое решение изъять отрывок длиной в одиннадцать страниц, рассказывающий о появлении сына и его невеселом разговоре со своей изможденной матерью на тему о неустановленном отцовстве, отрывок, по общему мнению, безусловно самый заурядный.
Тем не менее отрывок этот послужил поводом для многочисленных споров с моими друзьями и знакомыми на предмет эстетико-психоевгенического характера, а также всеобщего хаоса, который угрожал воцариться, если бы вдруг все авторы проявили склонность совращать своих героинь, что в результате привело бы к появлению квазииллюзорного потомства. Меня спрашивали, почему Треллис не потребовал от томимой ожиданием матери покончить с собой каким-нибудь ужасным способом и зачем понадобился переполох, который поднялся после того, как она выпила бутылку дезинфицирующей жидкости из тех, что обычно стоят в ванных комнатах? На это я отвечал, что писатель уделял все меньше и меньше внимания своему литературному труду, денно и нощно практикуя сонное времяпрепровождение. Рад сообщить, что подобное объяснение мгновенно удовлетворило, как крайне остроумное, по крайней мере одного из взыскующих истины.
Нелишне будет упомянуть здесь и о том, что я долго раздумывал, давать ли внешние указания на получеловеческую природу сына, снабдив его лишь половиной туловища. Здесь, однако, я столкнулся с новыми трудностями. Если бы речь шла только о верхней половине, то моему герою понадобился бы портшез или носилки, а в придачу к ним по крайней мере парочка расторопных молодых людей, которые бы с ними управлялись. Вынужденное появление двух новых персонажей могло бы повлечь за собой осложнения, масштабы которых оказались бы непредсказуемы. С другой стороны, наделить его одной только нижней частью, то есть – videlicet – ногами и брюшной полостью, значило бы несправедливо сузить круг его жизнедеятельности, ограничив ее исключительно ходьбой, бегом, ползаньем на коленях и забиванием голов на футбольных состязаниях. По этой причине я в конце концов решил отказаться от каких бы то ни было внешне зафиксированных признаков, таким образом избежав обвинений в том, что книга моя получилась несколько переусложненной. Следует отметить, что пропуск нескольких страниц на данном этапе фактически не нарушил связности повествования.
Продолжение прерванного отрывка. На мгновение заслонив щедро льющийся через дверной проем поток света своими пушистыми очертаниями, коренастый молодой человек вошел в комнату и остановился, с вежливым интересом разглядывая сгрудившихся у очага картежников. Его темный, хорошо скроенный костюм резко контрастировал с болезненной белесоватостью его лица; лоб его был усыпан прыщами размером с шестипенсовик, и тревожащим был взгляд его полузакрытых томными тяжелыми веками глаз; медлительность, усталость и бесконечная дрема словно окутывали его с ног до головы, пока он стоял на пороге, не произнося ни слова.
Отодвинув свой стул, Пука приподнялся с легким поклоном.
– Тысячу приветствий, – произнес он своим благозвучным голосом. – Нам выпала большая честь оказаться в этом доме ко времени вашего появления. Также почтем за честь почтить вас разложенными здесь, на полу, подношениями – самыми редкими и отборными дарами земли. Прошу принять их от имени моих друзей и от меня лично. Мы все, как один, спешим приветствовать вас, выразить надежду на то, что путешествие оказалось приятным и что ваша дражайшая матушка жива и пребывает в добром здравии.
– Я глубоко тронут, господа, – с благодарностью промолвил незнакомец своим низким, густым голосом. – Ваш поистине дружеский жест – один из тех счастливых подарков судьбы, которые хотя бы на время изгоняют ютящееся в сердце всякого едва явившегося в этот мир ощущение, что жизнь пуста и бесприютна, пошла и безвкусна и не стоит тревог, связанных с тем, чтобы вступить в нее. От всего сердца благодарю вас. Ваши дары, они...
Он пошарил в воздухе толстыми красными пальцами, словно надеясь выудить нужное слово.
– О, не стоит, – сказала Добрая Фея. – Все это в изобилии можно найти повсюду, и нам не стоило никакого труда принести это сюда. От всей души приветствуем вас.
– Тебе-то уж точно никакого труда не стоило, – огрызнулся Коротышка.
– Ругаться при чужих людях, – ответила Добрая Фея, – это верх вульгарности. Представляю, какой тяжкий крест пришлось нести воспитавшим тебя родителям.
– Заткни пасть, – прикрикнул на нее Коротышка.
– И все равно, как бы там ни было, жизнь прекрасна, – сказал Орлик. – У всех такие разные лица, и говорит каждый по-своему. Вот, например, у вас, сэр, – обратился он к Пуке, – какой чудной голосок доносится из складок вашей одежды. А у меня только один рот – вот он.
– Не беспокойтесь и не ломайте себе над этим голову, – ответил Пука. – Просто у меня в кармане – маленький ангел.
– Рада с вами познакомиться, сэр, – приветливо обратилась Добрая Фея к Орлику.
– Маленький ангел? – удивленно спросил Орлик. – А какого он роста?
– О, совершенно никакого, – ответил Пука.
– Я как Евклидова точка, – пояснила Добрая Фея, – неизмеримая частица пространства. Ставлю пять фунтов, что вы не сможете меня и пальцем тронуть.
– Пять фунтов, что я не смогу тронуть тебя пальцем? – пробормотал Орлик в некотором замешательстве.
– Если вы не возражаете, – вмешался Пука, – я предложил бы на данный момент ограничиться тем, что весомо, грубо и зримо. Взгляните хотя бы сюда, на эти плоды и кувшины, полные...
– О да, конечно, – подхватила Добрая Фея, – лучше ирландских яблок во всем белом свете не сыскать. А какой аромат, только понюхайте!
– Для нас большая честь, что вы не пренебрегли нашими скромными дарами, – смиренно произнес Пука. – Вы очень добры, мистер...
– По словам мамы, – сказал Орлик, – мое уменьшительное имя – Орлик.
– Орлик Треллис? – переспросил Пука. – Отрадно слышать.
Сорвав с головы сомбреро, Коротышка восторженно замахал им в воздухе.
– Да здравствует маленький Орлик, – вопил он. – Да здравствует Орлик Треллис!
– Потише, пожалуйста, – попросил Пука, кивая в сторону спальни.
– Гип, гип... Ура, ура, ура!
После этого всплеска эмоций ненадолго воцарилась умиротворенная тишина.
– Разрешите поинтересоваться, – галантно произнес Пука, – каковы ваши дальнейшие планы, сэр?
– Я еще ничего не решил, – сказал Орлик. – Прежде надо хорошенько осмотреться и понять, где я, собственно, нахожусь. Должен признаться, я очень удивлен, что мой отец не пришел встретить меня. Сами понимаете, в глубине души человек всегда рассчитывает на толику внимания. Матушка моя даже залилась краской, когда я спросил ее об этом, и поспешила сменить тему. Все это невольно поражает. Думаю, мне придется навести кое-какие справки. Не угостит ли меня кто-нибудь сигаретой?