Посередине затененной части зала Треллис увидел Пуку Мак Феллими, облаченного в просторные одежды из плотной хлопчатобумажной ткани, обычно называемой канифас; он сидел на чем-то наподобие аналоя с высокой крепкой спинкой и, казалось, записывал что-то скорописью в черную записную книжку.
Страдалец не выдержал и застонал, Пука во мгновение ока очутился рядом и, заботливо склонившись над калекой, учтиво осведомился о том, не дурно ли ему.
– Что ожидает меня на сей раз? – спросил Треллис.
– Скоро вы предстанете перед судом, – ответил Пука. – Судьи сидят вон там, за скамьей.
– Я вижу их тени, – сказал Треллис, – но мне никак не повернуться, чтобы хорошенько разглядеть их самих. Молю вас, назовите мне их имена.
– Увы человеку, который способен отказать ближнему в небольшой услуге, – отвечал Пука тоном, каким обычно произносятся старинные пословицы и поговорки. – Угадать имена судей несложно. Это мистеры Дж. Ферриски, Т. Ламонт, П. Шанахэн, С. Эндрюс, С. Уиллард, мистер Суини, Дж. Кейси, Р. Кирсей, М. Трейси, мистер Лэмпхолл, Ф. Мак Кул и суперинтендант Клохесси.
– Суд присяжных? – спросил Треллис.
– Он самый, – подтвердил Пука.
– Это последний удар, от которого мне уже не оправиться, – заметил Треллис. Мысли снова покинули его и продолжали держаться на расстоянии довольно долгое время.
– Прямо не суд, в настоящая киношка, – прорезался сквозь ткань повествования голос Шанахэна, – а сколько знакомых ковбойских физиономий. Кинотеатр «Палас» на Пирс-стрит. И я там провел немало славных часов.
– Знаменитое место было когда-то, – сказал Ламонт. – То, бывало, тенор выйдет споет, то еще что, так уж водилось в старые добрые времена. Каждый вечер тебе какой-нибудь сюрприз.
– И каждый вечер что-нибудь новенькое, – добавил Шанахэн.
Орлик навернул на мизинец колпачок своей уотермановской ручки с золотым пером в четырнадцать карат; когда он снял колпачок, на пальце осталось черное кольцо.
Символический смысл вышеописанного действия Орлика: скука, нетерпение, раздражение.
– Итак, я продолжаю, – объявил он.
– Конечно, дружище, – откликнулся Шанахэн, – вся надежда на ваш зуб творчества. Мы его еще достанем! Шкуру заживо сдерем.
– Меньше разговоров, больше дела, – сказал Ферриски.
Когда рассудок вновь вернулся к Треллису, он обнаружил, что сидит на высоком стуле, поддерживаемый сверхъестественной силой, так как большая часть костей, необходимых, чтобы держать тело в вертикальном положении, была сломана и, соответственно, они не могли выполнять свои функции. Пука бесшумно вырос рядом с ним и прошептал на ухо:
– Осужденному предоставляется право воспользоваться защитой видных адвокатов. В зале суда присутствуют двое, и вы можете выбрать одного из них.
– Признаться, не ожидал, – произнес Треллис. Голос его прозвучал достаточно громко, вероятнее всего усиленный волшебными чарами того, кто стоял сейчас рядом с ним. – Как их зовут?
– Это греческие подданные, – ответил Пука, – Тимоти Данаос и Дона Ферентес.
– Им не хватает всего одной малости, – сказал Треллис, – они лишены дара речи.
– Весьма сожалею, – ответил Пука, – вид у них вполне достойный, но отсутствие дара речи, разумеется, серьезный недостаток.
В ответ Треллис составил в уме длинную витиеватую фразу, но слова его были заглушены обрушившимися с одной из галерей громогласными звуками струнного оркестра, исполнявшего бравурный гимн. Сами музыканты были скрыты от глаз, но искушенный слух мог бы уловить в их составе скрипку, виолу, флейту-пикколо и виолончель. Сидевшие за стойкой судьи слушали спокойно, как то и подобает культурным людям, тихонько отбивая пальцами ритм о стенки пивных бокалов.
– Вызовите первого свидетеля, – сурово отчеканил судья Шанахэн, как только последний отрывок музыкальной фразы поблек под высокими сводами зала, юркнув обратно в галерею. Слова его прозвучали сигналом к открытию великого процесса. Газетчики замерли – само ожидание, – нацелившись кончиками карандашей в записные книжки. Оркестр был теперь слышен очень слабо, словно откуда-то издалека доносились короткие приглушенные проигрыши, музыканты настраивали свои инструменты. Пука закрыл черную записную книжку и поднялся со своего сиденья.
– Сэмюэл Уиллард, по прозвищу Кривая Пуля, – зычно возгласил он, – займите свое место для дачи показаний.
Кривая Пуля Уиллард торопливо проглотил остатки пива, вытер рукавом рот и, о чем-то пошептавшись напоследок со своими дружками, направился к свидетельскому месту, размахивая широкополой шляпой. Смачно сплюнув на пол, он оттопырил рукой ухо и склонился к Пуке, который вполголоса бубнил слова присяги.
Треллис заметил, что Суини в отличие от прочих пьет бимбо – напиток, похожий на пунш и весьма популярный среди сельских жителей. Бокал Уилларда уже снова был полон и красовался на стойке напротив пустого стула.
– Когда судья выступает в роли присяжного, – сказал Треллис, – это уже само по себе непорядок, но когда он ко всему тому еще и свидетель, то это уж и вовсе неслыханно.
– Прошу тишины! – строго оборвал его Шанахэн. – У вас есть законные представители?
– Мне предложили двух глухонемых болванов, – отважно отвечал Треллис. – Подумав, я решил отклонить их услуги.
– Своим дерзким поведением вы ничего не добьетесь, – произнес судья еще более суровым тоном. – Еще одно слово, и я применю к вам соответствующие санкции за неуважение к суду. Продолжайте опрос свидетеля, мистер Мак Феллими.
– Я ничего дурного не имел в виду, сэр, – возразил Треллис.
– Тишина в зале суда!
Встав на сиденье, Пука опустился на его спинку и уставился в черную записную книжку. Не лишенный наблюдательности очевидец не преминул бы отметить, что в ней решительно ничего не было записано.
– Ваше имя и род занятий, – произнес он, обращаясь к мистеру Уилларду.
– Уиллард Кривая Пуля, – ответил мистер Уиллард. – Я скотовод и ковбой, добропорядочный фермер в лучших традициях Дикого Запада.
– Обвиняемый когда-нибудь пользовался вашими услугами?
– Да.
– В каком качестве?
– В качестве вагоновожатого.
– Расскажите вкратце своими словами о системе вознаграждения и условиях труда.
– Заработок мой составлял пятнадцать шиллингов в неделю, семьдесят два рабочих часа, без пенсионных отчислений. Спать приходилось на чердаке в антисанитарных условиях.
– На каких условиях использовались ваши услуги?
– Мне было поручено встретить мистера Ферриски и взять с него плату, когда он возвращался как-то вечером из Доннибрука. Так я и сделал.
– В какой манере вас обязали обращаться к мистеру Ферриски?
– На блатном жаргоне, что не может не коробить истинно воспитанного человека.
– Как вы уже заявили, характер или, выражаясь иначе, milieu состоявшейся беседы были вам неприятны?
– Да. Это причиняло значительный моральный ущерб.
– Есть ли у вас что-нибудь добавить в связи с обсуждаемым в данный момент обвинением?
– Да. Было оговорено, что я проработаю в качестве вагоновожатого только одну, а именно вышеупомянутую, ночь. На самом же деле мне пришлось водить трамвай полгода из-за того, что наниматель по своей небрежности не счел нужным уведомить меня, что работа закончена.
– Это примечательное обстоятельство как-нибудь прояснилось впоследствии?
– Да, некоторым образом. Работодатель заявил, что не известил меня своевременно в силу своей забывчивости. Вдобавок он наотрез отказался удовлетворить претензии, выдвинутые мною в связи с тем, что здоровье мое было подорвано.