Однако другие историки сомневаются в том, что подобная трансцендентная идеология имела значение для большинства рядовых солдат, оказавшихся в окопах. Леонард Смит и его коллеги подчеркивают менее идеологизированное, более приземленное чувство патриотизма у французских пехотинцев, считавших, что они должны изгнать бошей (немцев) из Франции. Будучи в основном крестьянами (как и все армии, кроме британской), они знали, что для этого нужно рыть траншеи на каждом метре пути. Для них защита земли Франции не была абстрактной концепцией. Эта точка зрения также делает акцент на согласии, но идеология стала институционализироваться в повседневной деятельности.
Фредерик Руссо придерживается иной точки зрения, основываясь на письмах, мемуарах и беллетристических произведениях, написанных более чем шестьюдесятью солдатами. Он признает, что первоначальная реакция "сплочения вокруг флага" вызвала восторженный призыв в армию на фоне патриотической риторики. Но как только солдаты столкнулись с ужасающими реалиями окопной войны , патриотизм исчез: "Так называемое согласие солдат выражалось в пространстве крайней зависимости, постоянного наблюдения и повышенного принуждения". Несколько солдат прямо заявили: "В окопах нет патриотизма", и Руссо риторически спрашивает: «Что такое солдат, если не человек, угнетаемый, запугиваемый, дегуманизированный, терроризируемый и угрожаемый смертью своей собственной армией?» Он говорит, что солдаты подчиняются скорее по принуждению, чем по согласию. Как я уже подчеркивал, такова общая природа военной власти. Жюль Маурин также преуменьшает значение согласия, поскольку, по его словам, к 1916 году пехота, poilus (буквально "волосатые"), забыла, зачем она воюет. Они воевали потому, что так им велела дисциплинарная иерархия, к которой они привыкли в своих общинах. Ключевым моментом было единодушие трех главных авторитетов во французских деревнях - священника, мэра и школьного учителя, от правых до левых политических сил. Франсуа Коше и Андре Лоэз перебрасывают мост между согласием и принуждением. По их мнению, принуждение не доминировало в повседневном опыте пуалус. Скорее, военные устанавливали границы, а культура и патриотизм солдата становились неважными под постоянным давлением войны. Действия, выходящие за рамки повиновения, были рискованными. Солдаты могли только держаться, мрачно сражаясь с имманентной идеологией, в которой на первый план выходили товарищи, семья, родина и собственное чувство чести - возможно, именно в таком порядке.
Для британских войск защита не была столь непосредственной, поскольку они воевали за границей. Их чувство принадлежности к британцам распространялось на имперскую идентичность, но еще важнее было то, что они привыкли подчиняться своим социальным начальникам , как Морин утверждал в отношении французов. Они верили словам своих правителей о необходимости войны, поскольку их собственные познания в иностранных делах были практически нулевыми. На войне они сохраняли почтение к офицерам при условии, что офицеры относились к собственному авторитету как к норме и не проявляли к ним снисхождения.
Сельские баварцы, изученные Зиманном, и саксонцы, описанные британскими солдатами Тони Эшвортом, представляются более неохотными воинами, которые считали своих прусских офицеров жестокими и высокомерными. Они были безразличны к военным целям Германии, но их удерживало стремление закончить начатое дело, религиозное обязательство вести праведную войну, преданность своим товарищам, живым и мертвым, и суровая дисциплина, которую можно было вынести благодаря щедрым отпускам, учитывающим интересы крестьянской армии, пытавшейся сохранить свои небольшие земельные наделы. Принято считать, что немецкий солдат был более эффективен, чем солдат Антанты, хотя и потерпел поражение в самом конце.