Но некоторые войны представляются особенно идеологическими. Джон Оуэн выделил четыре современные волны идеологических войн: религиозные войны в Европе XVI-XVII веков; революционные и наполеоновские войны во Франции; войны XX века между фашизмом, коммунизмом и либерализмом; исламские войны с 1979 года. Эти волны породили интенсивную идеологическую поляризацию, распространяющуюся через то, что он называет транснациональными идеологическими сетями (ТИН). Я рассматриваю эти волны в главах 8 и 14, соглашаясь с первыми тремя, но скептически относясь к четвертой. Но я добавлю, что империи узаконивали завоевания, претендуя на звание "высшей" цивилизации на основе идеологии расизма или религии, выступающей за уничтожение или насильственную цивилизацию якобы диких или вырождающихся народов.
Джереми Блэк объединяет идеологии и эмоции в концепцию "воинственности" - того, насколько благосклонно правители относятся к войне как таковой и насколько они очарованы военной символикой. Он рассматривает некоторые сообщества как "общества войны", в которых интенсивный милитаризм обеспечивает "невозможность всестороннего расчета отношений между целями и средствами" - невозможность рационального использования средств. Я добавляю, что милитаристы более терпимы к риску войны. Блэк говорит, что воинственность трудно измерить, и не объясняет, когда она усиливается. По его мнению, у правителей обычно есть четкие представления о том, чего они хотят, но на них накладываются воинственность и другие идеологические предрассудки, так что представления об альтернативах, необходимые для рационального расчета средств, отсутствуют.
В своей работе я выделяю три типа идеологической власти: трансцендентную, имманентную и институционализированную. Некоторые войны - между религиозными сектами, между социализмом, фашизмом и либеральным капитализмом - представляют собой столкновение трансцендентных идеологий, стремящихся переделать мир и навязать свои убеждения другим. В таких идеологических войнах враг представляется злом, что увеличивает количество жертв и зверств. Во-вторых, имманентная идеология укрепляет солидарность и моральный дух коллектива, в том числе и армии. Достаточно высокий моральный дух присутствует в большинстве эффективных армий, но в главе 13 я показываю, что некоторые коммунистические войска обладали избытком этих двух первых типов милитаризма, что делало их более грозными бойцами, способными компенсировать технологическую неполноценность более самоотверженным моральным духом. Но большинство войн не столь идеологичны, а трансцендентные и имманентные идеологии долго не живут. Они оседают в третий тип идеологии - институционализированную идеологию. В случае с милитаризмом социальные субъекты интернализируют наследие прошлого опыта побед, что завещает последующим поколениям запекшиеся милитаристские институты и культуры. Исторические практики проникают в сознание и институты современности. Вес истории консервативен: люди продолжают делать то, что, как им казалось, сработало в прошлом - зависимость от пути. И наоборот, если война неоднократно оказывалась неудачной, воинственность должна ослабевать. Между этими двумя периодами возможен культурный лаг, когда воинственность сохраняется, но не исчезает, как это произошло недавно в США.
Все три типа идеологии ограничивают представления о собственной выгоде. Приверженность воинственным ценностям, таким как честь и физическое мужество, может преодолеть обычное человеческое отвращение к убийству других и обычный страх быть убитым самому. Милитаризм соблазняет ритуалами, ценностями и нормами - героическими сагами, божественным благословением знамен, красочными парадами, духовыми оркестрами, гимнами, медалями, культурой, которая восхваляет героизм, придает сражениям моральную ценность, обещает славу и даже загробную жизнь убитым, наделяет своих героев почетом и статусом. Все это будоражит наши сердца, предрасполагая к войне.