Чувство чести очень важно. Марк Куни рассказывает о нем в американских городских бандах. Лидеры банд жестоко реагируют на любое "неуважение". Если они не реагируют, то теряют уважение и мужскую честь в глазах своей собственной банды. Куни подчеркивает, что малейшее поведение, воспринимаемое как неуважительное, может стать толчком к насилию, вплоть до убийства. Ответственность, возлагаемая на лидеров, загоняет их в ловушку насилия. Они боятся потери статуса в собственной банде больше, чем в банде противника. Он отмечает, что кодексы чести были особенно сильны среди аристократии прошлого. В их идеологии воин ценился больше, чем миротворец, но теперь честь перекочевала в банды низшего класса.
Однако во все времена его модель подходила и государственным деятелям - слово, обозначающее претензию лидеров на олицетворение государства. Они отождествляют свой карьерный успех, личную честь и статус с государственным. Они в той или иной степени стремятся к личной славе и величию своего государства. Такие человеческие эмоции, как честолюбие, праведный гнев, месть, унижение и отчаяние, распространяются на государство. Лебоу отмечает, что сильные государства чаще чувствуют себя ущемленными, даже униженными, чем слабые: "Гнев - это роскошь, которую могут испытывать только те, кто в состоянии отомстить". Слабые государства привыкли к тому, что их обходят стороной, и научились с этим жить. Пожалуй, главной причиной вторжения администрации Буша в Ирак в 2003 году стала ярость по поводу десятилетнего неповиновения и неуважения Саддама Хусейна к Соединенным Штатам. Это воспринимается и как личное, и как геополитическое оскорбление. Государственные деятели и государственные женщины считают, что теряют лицо лично, если не отвечают жестко на оскорбления и угрозы, и считают, что их государство потеряет лицо в системе государств. Если оба правителя в споре наделены колючей честью, то ни один из них не захочет отступать, и найти компромиссные решения в спорах будет сложно, что мы и наблюдали на примере Первой мировой войны.
Заключение
Мы видим различные мотивы, споры и контексты, а также различные теории принятия решений о войне и мире. Легко скептически относиться к таким универсальным теориям, как реализм. Но можем ли мы пойти дальше в определении относительных весов многих компонентов решений о войне и мире? На макроуровне это, пожалуй, борьба довольно материалистического дуэта экономической и военной мощи против потенциально менее рационального дуэта идеологической, эмоциональной и политической мощи. Но этот вопрос осложняется тем, что войны возникают в результате взаимодействия различных группировок и сообществ, которые неравномерно и непредсказуемо движутся в сторону войны или мира. Войны никогда не начинаются случайно, говорит Эван Луард, но они часто являются результатом непредвиденных последствий взаимодействий. Несколько причинно-следственных цепочек могут взаимодействовать случайно, и их соединение может никем не планироваться. Все это заставило Раймона Арона заявить, что общая теория войны невозможна. Но я попробую ее создать.
ГЛАВА 4. Римская республика
РИМ был империей задолго до того, как ею стали править императоры, и почти всегда находилась в состоянии войны. Между 415 и 265 гг. до н.э. мир, по-видимому, длился всего тринадцать лет, а между 327 и 116 гг. до н.э. - всего четырнадцать. Первый император Август в 14 г. н.э. заявил, что двери храма Януса, закрытые в мирное время, до его правления закрывались только дважды с момента основания Рима. За его сорокапятилетнее правление, по его словам, они закрывались три раза, что говорит о том, что он был человеком мира. Такие цифры могут ввести в заблуждение. Рим стал очень большой империей, и не все его регионы одновременно находились в состоянии войны. В каком-то одном регионе войны происходили эпизодически, но обычно где-то шла война. Тем не менее, это впечатляющая история милитаризма, с которой могут сравниться немногие государства в истории. Предлагаются три основных объяснения: война была самообороной; она была следствием геополитической системы, в которой Рим был не более агрессивен, чем другие; и Рим был агрессором в силу своей милитаристской социальной структуры и культуры. Третье объяснение представляется наиболее приемлемым, поскольку милитаризм прочно вошел в римскую культуру и структуру, ограничивая повседневные действия так, что действующие лица об этом практически не подозревали.