Сестру Шеолову смирил – Горячку обездвижил,
И теща поднялась Петра, и здравие стяжала[68].
Шеол же в немощь тут же впал из-за целений Божьих,
Из-за чудес, что Иисус свершил по милосердью.
16
Провозглашает доброту всем Иисус священный,
Сын Справедливого Отца приносит справедливость.
А для меня вся доброта Его – одно мученье.
Ведь ревность черная всегда мила мне и любезна,
И радость для меня дарит. Ведь пролилась когда-то
Кровь первая из-за нее… И в чем моя ошибка,
О Сын Марии, для чего ж Ты повелел всевластно:
„Не емли гнев на своего ты родича и брата[69],
Не вынет острый меч из ножи любимый брат на брата“,
Ведь Каина клинок мне был крушцовый первым счастьем.
Мед в трупе львином[70] вдруг обрел Самсон, могучий воин,
Знамением чего была та сладость, что точилась
В останках жизни? Иисус знамения умножил:
Тону я в бездне тайн Его: о воскресеньи притчи,
Как сени неспокойный зрак, как образ говорящий.
„Из пожирающего вдруг снедь чудно появилась“, –
Загадку задал всем Самсон. Загадка поменялась:
„Се, пожирающее смерть, из смерти выступает“,
Из моей снеди вдруг пришло ядущее меня же:
Меня пожрал Адама Сын, рожденный от Адама.
Порою ранили меня все праведники словом:
Они, ликуя и шумя, рекли о Воскресенье,
Но сила утешенья их к моим слезам мешалась:
Молитвы Аса[71] воссылал, моленья Езекия
Свои ко Господу стремил, и смерть их отлагалась[72],
Но страстно трупов их ждала; вот Илия зарезал[73]
Вааловых жрецов и мне принес их у потока,
Сиих откормленных на зло Иезавели хлебом.
Но я навыкла голодать, всех яств меня лишили
Сами́ же праведники: я алкала и скиталась.
То Иисус заставил все, что проглотила, алча,
Назад ко свету изблевать, людей сладчайших блюдо.
19
Кровь очистительная мне как ужас неизбывный,
Помазал ею Моисей домов Еврейских двери,
И агнца сохранила кровь от смерти в них живущих.
Но что для Смерти значит кровь – кроме кровавых знаков
На косяках дверей домов и на Кресте страданий?
Се – наслажденье для меня, се – фимиам убитых,
Благоуханье мертвых тел и таяние трупов.
Но кровь, что Иисус пролил, мне навевает ужас.
Когда вдохнула запах я ее невыносимый,
Дух Жизни, веющий над ней, исполнил меня страхом.
20
Все те священники, цари, помазанники Божьи,
Что были у истоков тайн святого Воскресенья,
Не обрели, подъявши крест, ни малого богатства.
На их главах венцы лежат, сверкают диадемы.
И все же мне нанесены ответные удары.
Сын плотника[74] увенчан был терновой диадемой,
Но сокрушил мою главу, Смерть нагло обезглавил,
Хоть умаленье Он приял и гибельную участь,
Его священный лик поверг Шеол во страх и трепет.
Лик Моисея испугал валы морской пучины,
Заставил море отступить во трепете пред жезлом,
Что славой Божию блистал в деснице у пророка.
Его величье зрела я, жезл дивный, власть от Бога,
Что разбивала крепость скал. Шеоловы гробницы
Разбил несчастный Иисус, смертельно бледный, чахлый,
Ни вида славы, ни зарниц, ни горнего сиянья
Тогда ведь не было на Нем, но и в таком обличье
Он страх у Смерти вызывал. Цвет мертвенного лика,
Цвет самой смерти поразил Шеол, как блеск оружья…
Так мертвый Бог Шеол убил. И что грозит в дальнейшем
Во славе Иисус грядет дать жизни цвет умершим».
ГИМН XL
Благословен, Кто в прах разбил Шеолово коварство.
1
О, сколь велик жестокий стыд и униженье много
Коварнейшего Сатаны, презренного от Бога!
Но перед слугами стоит, исполненный гордыни,
Он окропляет их из уст изящными речами,
Красноречивостью своей безмерной убеждает:
«Моя премудрость частью лишь порождена природой,
По преимуществу она – плод опыта бесценный,
Пожалуй, даже целиком – есть результат познанья.
Я все познал, конечно, сам. Я рассуждал, я мыслил,
Я без учителя стяжал всей мудрости обширность,
И вот я в знаньях, как в броне, вооружен отменно,
Я весь исполнен блеском лат безмерного величья.