Аарне был поражен. Сказать человеку, что у него нет характера, все равно что сказать, что у него нет головы. Человек уверен в существовании своего характера.
— Почему?
— А вы что, думаете иначе? — спросил Корнель тоном солдата, сидящего в укрепленном окопе.
Как отвечать? Корнель старался все запутать. Аарне был жестоко оскорблен.
— У каждого человека есть характер.
— Может быть, но у вас нет.
— Только у меня?
— Я не знаю…
— А у Индрека?
— Есть.
— У Андо?
— Есть.
— У Андо?
— Да, есть. У них есть характеры. Конечно, еще вопрос — какие. Но они есть. Мне нужно их лишь отшлифовать. Немного прибавить, что-то убрать. Понимаете?
Аарне ничего не понимал. Ему казалось, что Корнель придирается.
— Откуда вы знаете, что у меня нет характера?
— Вы не умеете жить.
— Как так?
Корнель устало вздохнул.
— Ох… Вы не работаете. Раз. Вы не умеете себя спокойно вести. Два. Вы школьник, понимаете?
Быть школьником — значит пробираться сквозь лес запретов. Аарне лишь спросил:
— Что же я должен делать?
— Работать.
— Как? Еще?
— Работать. По крайней мере, три часа в день вы должны заниматься. Сидеть за столом и учиться. Три часа. По вечерам вы не должны так долго шататься по улицам…
— Вы думаете, что я хулиганю?
— Откуда я знаю, что вы делаете?
— Почему вы все время должны меня оскорблять?
— Разве я вру? — Голос Корнеля звучал металлически. — Я за вас отвечаю. Я. Вы слышите? Я. А что мне делать, если каждый день на вас приходят жаловаться? Что? К чему эти глупости под носом у учителей? Поцелуи и все такое. Сейчас учительская уже полна разговоров…
Аарне выпрямился.
— Майя не виновата.
— Может быть. Я не знаю. Но я запрещаю вам ходить с ней до тех пор, пока вы не исправитесь. А если вы не…
— Вы хотите компромисса? — спросил Аарне и тут же пожалел об этом.
— Никаких компромиссов! Через пять месяцев вы должны быть человеком. Повторяю еще раз: я отвечаю за то, каким вы выйдете из школы. Кроме того… Дайте же себе отчет в том, что вы делаете! Я вас знаю. Вы вполне можете испортить жизнь другому человеку.
— Как?..
— Я думаю, что совсем просто. Вы слишком самоуверенны. Учтите, что не все таковы. Не все.
— Я хочу добра.
— Тем хуже.
Корнель взял новую сигарету и откинулся на спинку кресла. Было одиннадцать часов.
— Теперь идите домой и занимайтесь.
У дверей, протягивая руку, он сказал:
— Так подумайте об этом… — Вдруг он улыбнулся едва заметно. — И будьте серьезным. Это неплохо… Сейчас терпеть легче. А позднее…
Аарне кивнул. Он устал. И заметил, что Корнель все еще держит его руку. Он пожал ее еще раз и спустился вниз. Корнель немного постоял, глядя ему вслед, и закрыл дверь.
Была тихая теплая ночь. В воздухе кружились одинокие снежинки. Аарне и сам не знал, что произошло с ним в этот вечер.
День, когда решили что-то сделать
СВЕЧА КУДА-ТО ИСЧЕЗЛА, спички тоже. И в этот вечер Аарне опять ничего не выучил.
— У меня такое чувство, будто моя душа стала материальной, — сказал он утром Андо. За окном, покрытым ледяными цветами, загоралась заря. Дни постепенно удлинялись.
Друг за другом в дверь входили мальчики и девочки. Андо старательно причесался и отложил папку.
— Ты сегодня ужасно лиричен…
— Здесь нет никакой лирики, скорее — это… не знаю… Ты когда-нибудь чувствовал, что твоя душа, как теннисный мяч?
— Конечно, нет. С какой стати мне это чувствовать.
— А я — да. Вчера в первый раз.
— Да? Может, я не понимаю…
Равнодушие друга рассердило Аарне.
— Скажи, можно с живым человеком разговаривать о его характере или духовной жизни? Слушай, я не знаю… В какой степени такой разговор вообще объективен?
— В той степени, в какой мы можем взглянуть на себя со стороны.
— Значит, в той степени, насколько мы можем сами перед собой кокетничать?
Аарне усмехнулся. Потом он подумал, что впервые смеется над собою.
— Легче всего кокетничать в серьезных вещах.
— Может быть, только таким, как ты, — улыбнулся Андо, выпятил нижнюю губу и пожал плечами. В последнее время он всегда так делал.
Холодный розовый рассвет скользнул по потолку. Аарне подошел к окну. От радиатора шло тепло.
— Почему ты заговорил об этом? — спросил Андо. Он раскрыл окно и высунулся наружу.