Его руки не соскальзывали ниже её талии, пока он вел Гермиону в незамысловатом танце, по-доброму подшучивая над происходящим.
— Зато ты поставила всех на место.
— Все считают своей обязанностью поддержать меня, но почему у меня складывается ощущение, что все нагло врут? — она усмехнулась, шагнула на сантиметр в сторону, чтобы не отдавить Чарльзу пальцы, всё-таки танцевала Гермиона не лучшим образом.
— Никому не хочется стать твоей следующей жертвой, — парировал он.
— Почему все называют это так?
— Сложно объяснить, Гермиона, я не вникал в особенности твоей работы. Слышал лишь множество негодования.
— Рада, что люди научились высказывать свое мнение, — сарказм пробежался по её словам столь очевидно и ядовито, что ей стало мерзко от самой себя, но Чарльз только улыбнулся, пропуская это мимо ушей.
Он замер, музыка закончилась, она позволила им отдышаться несколько минут, Гермиона ждала очередного приглашения, но его так и не последовало.
— В сторону, — резко, грубо, приказом, которому нельзя было не подчиниться. Грейнджер дрогнула, ощущая присутствие Малфоя за своей спиной. Чарльз не планировал сдаваться, но, кажется, всё равно предпочел отступить. Словно от зверя, защищающего своё.
Своё…
Руки Малфоя обвились вокруг неё, когда он обошел Гермиону, резким движением вжали в себя. Она тут же вскинула к нему голову.
— Оставь меня в покое.
— Нет, — простой ответ, не предполагающий возражений.
Гермиону абсолютно не волновало, что он там решил для себя, она презрительно бросила в ответ:
— Это не вопрос.
— Мне плевать, Грейнджер. Я хочу поговорить.
— Я не твоя секретарша для исполнения каждого твоего желания.
— Нет, хуже, ты — упрямая и невыносимая, не способная принять, что всё идёт не так, как тебе бы хотелось.
— И ты смеешь винить меня в этом? В твоем обмане? — кровь закипала в жилах, злость так и пылала в ней всей. Гермиона повысила голос, её не заботило, что вокруг нее столько людей.
— Я обещал тебе победу на суде, и я тебе её обеспечил, — прошипел он, наклонившись к её лицу, непозволительные несколько сантиметров отделяли их друг от друга.
— Ты нарушил свое обещание! — почти вскричала Гермиона. — Ты унизил меня. Ты разрушил всё, над чем я работала, уничтожил мой авторитет.
— Я никогда не говорил, что это будет так легко.
Она не заметила, что её рука поднялась, не проконтролировала, как быстро она махнула ею и оставила-таки пощечину на его коже с оглушительным звуком. Он повернул голову влево от силы удара, сжал челюсти с такой силой, что Гермионе показалось, он схватит её запястье в ответ.
Драко прорычал, так и не развернувшись обратно к ней:
— Полагаю, теперь мы квиты.
Он буквально намекал на то, сколько шума своим скандалом они наделали, каждый человек следил за ними, кажется, даже не дыша — такая тишина воцарилась в зале, прекратилась даже музыка.
Гермиона сделала последний рывок, риск уже был оправдан, чтобы прошипеть ему в лицо со всей своей яростью.
— Я не хочу больше иметь с тобой ничего общего. Никогда. Даже если ты останешься последним человеком на земле, я не хочу связываться с тобой!
— Вперед, Грейнджер, ври сама себе, — поганая усмешка сверкала, он выговаривал всё слишком уверенно, забираясь под кожу. — Ври, ты хорошо это умеешь.
Ей стоило огромных усилий проглотить свою гордость, все его слова вместе со слезами, жгущими глаза. Гермиона не смела больше продолжать этот цирк, которым они являлись. Она больше не играет в эту игру без правил, без совести, без справедливости.
— Счастливого Рождества, Мистер Малфой.
Она задыхалась от ярости, но больше не повысила голос, шагнула от него назад, затем ещё раз, и ещё, пока наконец не смогла убежать подальше от его взгляда. Знакомое чувство той самой боли вспыхнуло в её разуме, чужое, не её. Оно не могло принадлежать кому-то другому, только не в их мире, так не бывает. Гермиона не может чувствовать Малфоя каждой клеточкой своего тела, что сводило мышцы.
Грейнджер хлопнула дверью туалета, не заботясь о замке, уперлась руками в холодный мрамор. Она задыхалась, так сильно, что её легкие словно стянули колючей проволокой, но слёз не было, они отказывались течь по щекам вниз протестуя.
Не ломайся, не позволяй себе, не смей показывать никому своих страданий.
— Уходи, просто, пожалуйста, исчезни. Я не хочу знать ничего, ни твои планы, ни то, как ты сожалеешь, — всхлипнула Гермиона на первый же звук шагов за её спиной.
— Я не сожалею о том, что сделал, — честность, рвущая на части искренность, о которой никто не просил.
— Тогда тем более убирайся, — она посмотрела в свое отражение, туда, где стоял Малфой у двери, щелкая замком — отрицательный ответ на её просьбу, приказ. — Зачем всё это? Чего ты хочешь, Драко?
— Тебя.
Гермиона уставилась на него в зеркале, словно видела в первый раз. Настолько сильным было её удивление, что она сжала край столешницы не в силах сказать ни слова. Малфой застыл вместе с ней, ожидая любой реакции. Он ждал, что она закричит, что возмутится, и не удивился бы этому, даже осудить не смог бы, ведь прекрасно понимал, что сделал. Не жалел, но осознавал.
Она просто смотрела. Так, что у него сердце крошилось на осколки, сколько в этих глазах было горечи и отчаяния.
— Я понял это, когда потерял тебя, — наконец добавил Драко куда более тихо, почти в пустоту. — Я не жалею о том, что сделал в общем. Но я сожалею о том, что сделал с тобой. Я не назову свои поступки ошибкой, потому что они привели к тому, на что я рассчитывал, но видеть то, как ты страдаешь и слышать об этом, оказалось выше моих сил. И я не могу видеть, как ты грубишь мне, потому что это разрывает меня изнутри каждый раз как в первый. Я был неправ лишь в одном, Гермиона, я не сказал тебе. Не сказал очень многого.
Грейнджер сглотнула, но так и не ответила, она не знала правильного ответа на это. Драко не остановился, даже не получив ничего от неё.
— Я не манипулировал тобой. С первой близкой встречи я понял, что не могу. Ты сидела на моей кухне, искренне смеясь, улыбаясь, раскрываясь для меня, и все мои мотивы тогда просто рассыпались. Я не смог даже выпытать у тебя толком ничего. То, с каким восторгом и доверием ты рассказывала мне о моих же собственных недостатках, стремясь помочь, это уничтожило меня. Никто никогда не пытался сделать это так.
Она опустила голову вниз, горячие, горькие слезы потекли по щекам, капая на ладони.
— Всё, что я делал для тебя, было по-настоящему. Мне нравится твое общество, мне нравится смотреть, как твои щеки краснеют, и ощущать, как сбивается дыхание. Всё, о чём я мог думать — как сильно мне хочется поцеловать тебя, защитить тебя от всей жестокости, в которую ты сама же шагнула. Я подкупил экспертизу, они и так ничего не нашли, но это неважно, я сделал всё, чтобы ты вышла из этого с поднятой головой. Я не соврал, сказав, что ты отказалась сама и что ты общалась со мной, это не было враньем. Я соврал об одном, — он задержал дыхание, закрыл глаза на несколько секунд, переводя дыхание. — О том, что я никогда ничего к тебе не чувствовал.
— Тебе следовало сказать всё это раньше, — упрек, который всё ещё не оправдывал его. Сухой факт.
— Ты бы выставила меня, — как всегда справедливо заметил он, тяжелый вздох разрушил только наступившую неловкость. — Ты можешь злиться, Грейнджер, и я понимаю, почему ты будешь это делать. Но когда, и если вдруг, твоя злость закончится, я готов выслушать каждый твой крик и стерпеть каждый твой выпад или удар.
Это не те извинения, которые помогали, они не склеивали разбитую вазу, только постепенно аккуратно перекладывали кусочки фарфора на стол, чтобы приняться за долгую и кропотливую работу. Гермиона боялась снова посмотреть на него и увидеть то, что чувствовала сама, но все-таки она выпрямилась, развернулась, чтобы больше не говорить с отражением.