- «Все» - гордо ответил Гамаюнов.
- «Ы-ы-ы-ы-ы!» - взвыл инженер и от осознания глубины и непоправимости покрылся трещинами, - «Я тебя контровкой удушу, тварь непьющая! Я твою башку об отбойник раскодирую, Чикатило техническое!!! Я тебе твои книги в твоё же жерло впрессую, чтобы остатки мозгов из ушей вылезли, Спиноза маслопузая !!!»
Инженер бесновался ещё долго. Он кидался в Юрика техническими описаниями и разнообразным инструментом, он бегал за Юриком вокруг укрытия, разбрасывая дёрн и нецензурные слова. Гамаюныч на бегу взывал к офицерской чести и цитировал статьи Устава о взаимоотношениях старших и младших. Личный состав отряда сидел на травке и тихо радовался. Парковый день удался.
Самолёт оттащили в ТЭЧ и сдали плюющейся и грозящей в пространство кулаками группе диагностики и ремонта двигателей, а униженного и оскорблённого Юрика отдали начальнику штаба на предмет хозяйственных работ.
Начальник штаба был опытным лётчиком со стальными нервами. Он знал, что делать в таких ситуациях. Он вывел Гамаюнова на плац, показал на кусты, растущие по периметру, объяснил, что они отрасли до полутора метров, а должны быть метр двадцать, дал заранее отмеренную палку означенной длины, взбодрил обещанием выговора и, довольный, удалился в кабинет. Юрик начал действовать бурно и сразу. Он каждые пять минут забегал в кабинет начштаба и уточнял: стричь кусты, кустарник или зелёные насаждения, попутно объясняя разницу, должен ли верх кустов отслеживать изгибы рельефа, приносил на бумажном обрывке составленный им по памяти реестр пород деревьев и свои предложения по маскировке здания штаба посредством высадки секвой и баобабов. Начальник штаба сбежал через час вместе со стальными нервами.
Он вернулся на плац ближе к вечеру. Постоял, посмотрел, издал протяжное «Ё-ё-ё-ё», загорюнился и опустился на ступеньки. Вокруг плаца уныло торчали огрызки кустов, скрупулезно обрезанные на метр двадцать сверху. Среди них виднелись пеньки деревьев такой же высоты. Сам Гамаюнов увлечённо вгрызался тупой ножовкой в последнее дерево и косил глазом на стенд с описанием боевого пути полка, который одиноко возвышался среди обкорнанной растительности и в ландшафт уже не вписывался.
- «Я ж ведь тебе по-русски, я ж ведь подробно, я же ж даже показал!» - напевно причитал начштаба, подперев голову кулаком, - «Скажи мне, хороняка, кто был директором в твоей школе? Назови имя этого скабрезного шутника, подсунувшего армии матёрого диверсанта в твоём лице. Имя, Гамаюнов! Имя!
Я ему напишу нецензурное письмо с проклятиями. Я матерно обложу всю школу в целом, а преподавателей русского и математики персонально обидно. Я их заклеймлю и перестану уважать. Ну, а с тобой-то что делать, вражина? Может, укоротить тебя на метр двадцать и уже не мучиться?». Юрик, искренне ожидавший похвалы за доблестный труд, что-то обиженно пробормотал и скоропостижно ретировался, не дожидаясь окончательного вердикта.
Всё это имело неожиданные лингвистические последствия. Теперь весь личный состав полка при упоминании фамилии Гамаюнова начинал использовать только новые матерные слова и даже изобретать матерные предлоги и междометия.
Но особо изобретательными в этом деле оказались двигателисты. И их можно было понять, ибо на газовке двигатель вёл себя, как потомственный психиатрический пациент. Он выл как зверь и плакал как дитя. Он бормотал что-то ругательное и плевался клубами огня. Он трясся в помпаже и дико хохотал при этом. Двигателисты шёпотом рассказывали, что сами видели, как движок нагло всасывал воздух через сопло и глумливо выдувал его через воздухозаборник. При этом они крестились, сплёвывали через плечо и говорили «чур меня». Кто-то даже говорил, что «вдоль рулёжки мёртвые с косами стоят» и предлагали вопреки традициям, присвоить самолёту бортовой номер «13».
Где-то через месяц, когда удалось загнать параметры двигателя в такие пределы допусков, что он перестал плеваться и обзываться, аэроплан приобрёл такую нехорошую известность, что облётывать его было некому. Лётчики уклонялись от этого мероприятия, изобретая разнообразные предлоги, начиная с простого «на это я пойтить не могу» и заканчивая фантастическими сюжетами с хорошей драматургией.
Правда, в армии такие вопросы решаются просто и доброволец нашёлся. Совершенно случайно им оказался тот же лётчик, который опрометчиво брякнул про дрожащие обороты. Правда, для осознания добровольности выбора ему была обещана канистра спирта.
Окончания облёта все ждали как заключительной серии захватывающего детектива. С нетерпением и предположениями. Едва открылся фонарь, все замерли с немым вопросом в глазах: - «Ну как?». Из кабины выполз потный лётчик, стряхнул на бетонку рухнувшее мировоззрение, сказал, что «аэродинамика не наука, а полная хрень», что «Жуковский бездарь», что «самолёт может летать боком и назад по своему усмотрению» и ушёл вдаль с непонятными словами «поймаю - убью», не забыв забрать обещанную канистру.
Какими только словами и выговорами со всех сторон не обкладывали Юрика после этих событий! Но даже всеобщая обструкция не могла сломить его веру в свою правоту. Он никак не мог угомониться. В конце концов непоколебимого Гамаюнова стали просто бояться. При его появлении всё разбегалось, затихало, стараясь ничем не привлекать внимания, дабы не погибнуть в ворохе сведений, бредовых предложений и нравоучений. Гнетущая атмосфера была в полку. Народ передвигался озираясь и стараясь громко не смеяться. Пугала эта вездесущая правдолюбивая тень, реющая над головой.
После длительных мучений личного состава высшие силы смилостивились над измождённым полком и издали приказ на перебазирование в Германию. Первым действием командования по подготовке к перебазированию было ликующее вычёркивание Гамаюнова из всех списков. Над полком прошелестел вздох облегчения.
Пока грузили и отправляли борта с наземным оборудованием, Юрик стоял невдалеке, давал советы и в его горящих глазах читалось: «Пропадёте вы там без меня». - «Пропадём, пропадём», - кивали бывшие сослуживцы и начинали грузить ещё быстрее.
А всё-таки Юрий Гамаюнов был незаурядной личностью. Ведь это же надо было ухитриться так всех замордовать, что от него сбежали всем полком.