Мы стали замечать, что цвет лица у Веры начал меняться из землистого в телесный. Однажды утром у нее проявился голосок. Вера попросилась на двор. Мы несказанно обрадовались этому событию: значит, дело пошло на поправку, но до человеческого облика было еще далеко. Родные наши, близкие, знакомые, соседи при встрече с нами непременно справлялись о здоровье Веры, а узнав, что она поправляется, понесли ей гостинцы: яичко, стаканчик сметаны, оладышки, кто что может. Люди с глубоким сочувствием, близко к сердцу принимали Ленинградскую трагедию и вносили каждый свою лепту в общее дело.
А время двигалось. Появилось желание поговорить. Мы охотно разговаривали с ней и отвечали на ее вопросы. Мама, учитывая наше детское любопытство, строго-настрого наказала: «Вере никаких вопросов о родителях не задавать. Не бередить детскую душу!» И мы добросовестно соблюдали этот наказ, даже не смели спросить, сколько ей лет. Подошла осень. Мы, ребятня, отправились в школу. Вера, оставаясь одна, затосковала. Мама и тут нашла выход. Стала приглашать детей, учившихся во вторую смену. И они шли. Играли, стараясь развеселить и успокоить ее. Наступила зима 1944 года. Одежду принесли опять те же милосердные люди. А спать Вера перебралась с печи под наше общее одеяло и чувствовала себя вполне уютно. Спокойная обстановка, режим питания делали свое дело. Заехавшие из госпиталя врачи дали заключение, что к весне Вера будет нормальным человеком.
Весна не заставила себя долго ждать. Вера почувствовала прилив сил. Стала все больше интересоваться фронтовыми новостями и спрашивать взрослых, как живет Ленинград. Детское сердечко, видно, болело за свой город, за родных, оставшихся в блокаде.
На лето Веру взяли в бригаду молодых доярок, таких же, как и она, эвакуированных, учетчиком молока. К этому времени ей исполнилось 15 лет. Выглядела она уже серьезной, представительной девушкой. Округлились плечи, ноги приобрели стройность. Ничто уже не напоминало, что это человек, «вставший из тлена». На вечерах в клубе местные парни считали своим долгом пригласить ее на танец. В свободные минутки Вера прибегала в наш дом, целовала маму, обнимала нас как родных братьев и сестер, чаевничала за нашим столом и все торопила события на фронте.
1944 год. С 11 января по 1 марта фронт отступил от Ленинграда в сторону запада на 280 километров. Город окончательно освободился от блокады, но лежал в руинах, и въезд в него еще не был разрешен. Прошел еще год. Наступил день Победы. Эвакуированные, как перелетные птицы, начали группироваться и готовиться к отлету в родные края. Заговорила об этом и Вера. В Бутурлинском военкомате ей помогли найти троих земляков-ровесников из той же группы, пожелавших вернуться домой. Из 20 человек, как потом выяснилось, 16 живы и здоровы, а четверо умерли по известной всем причине.
В середине лета в день отъезда в общежитии доярок, где жила Вера, царил праздник. Играла гармошка. Был накрыт стол. Все принаряженные, веселые. Сопровождавший военный произнес тост: «За Победу! За хорошее будущее!» Провожающих набралось полное общежитие. Среди них и двенадцать детей, пожелавших остаться, окрепших и повзрослевших. Все несли памятные прощальные подарки. Тут и деньги, и одежда, и продукты. Чемоданы и узлы до станции пришлось везти на подводе. Опять та же лужайка, как и два года назад. Только на этот раз прощание, душевное и трогательное. Поцелуи, наказы, обещания писать, писать. Слезы благодарности на глазах сироток-детей. И слезы грусти.
Шли годы. Первые десять лет связь с Верой регулярно поддерживалась, пока живы были наши родители. Даже раза два приезжала повидаться с нами и со своими ровесниками-ленинградцами, оставшимися в районе. В пространных и сердечных письмах сообщала о своих и радостях и бедах. Писала, что родителей в живых никого не осталось. Дом разрушен. Квартира разграблена. Устроилась на завод «Вулкан», это рядом со стадионом имени Кирова. Живет в молодежном общежитии. Активистка. По своему желанию пошла на вредное производство. Позже письма стали приходить реже и более скорбные. Семья не сложилась. Врачи определили бесплодие. Сказалась все-таки проклятая блокада. Опять пришлось жить одной в квартире, и письма опять стала подписывать своей девичьей фамилией Серебренникова. Приглашала в гости. Но жизненные ветры развеяли и нашу семью по разным направлениям, а поддерживать связь становилось все труднее.
В последнем своем письме лет пять тому назад Вера жаловалась на сильные головные боли и сообщала о своем желании переехать жить в деревню к своим дальним родственникам.