И все-таки как ей удалось этого достичь? Я одновременно и хотел, и не хотел спрашивать ее об этом. Может, она и сама не знала; она ведь только что сказала, что пожелала этого – и желание исполнилось. Поэтому я задал другой вопрос.
– Потому что это… то, что принадлежит именно тебе?
Она отвела глаза от моря, посмотрела на меня, затем снова на воду.
– Да. Это единственное, что принадлежит мне. Ты редкий человек. Ты умеешь сопереживать. Спасибо тебе.
– Как ты живешь? – спросил я.
Я выудил из кармана пачку сигарет, весьма помятую. Она покачала головой, и я зажег одну для себя.
– Как я живу? – повторила она. – О… по-разному. Как разные люди, конечно, под множеством имен. Видишь, у меня даже нет собственного имени. Две женщины – внешне мои полные копии – существуют специально для меня, так что, когда пожелаю, могу занять их место в Швейцарии, или Швеции, или в Южной Америке. Я беру взаймы их жизнь, пользуюсь какое-то время, потом возвращаю. Я видела, как они состарились, сменила их на других, превратившихся в мои копии. Но это не личности – это маски. Я живу под масками. Полагаю, так можно сказать.
– Ты не можешь иначе, – сказал я.
– Нет. Конечно, не могу. До тех пор пока меня не поглотило это желание, я даже представить не могла, что захочу иначе.
Мне показалось, я ее понял. Я стряхнул первый пепел с сигареты в море. Оглядевшись, сказал просто так:
– А знаешь, жаль сворачивать Сантадору. Она могла бы стать очаровательной деревенькой. Настоящей, а не декорацией.
– Нет, – ответила она. Затем выпрямилась и круто развернулась. – Нет! Посмотри! – Она поспешно выбежала на середину узкой улочки и указала на брусчатку. – Разве ты не видишь? Камни, которые были целыми, уже потрескались! А дома! – Всплеснув рукой, она побежала к двери ближайшего коттеджа. – Дерево теряет форму! А вон тот ставень – он болтается на петлях! А ступеньки!
Рухнув на колени, она ощупала выходящую прямо на улицу низкую каменную ступень.
Я пошел к ней. Ее страсть застигла меня врасплох.
– Пощупай! – велела она. – Пощупай! Она истоптана людьми, ходившими по ней. И даже стена – разве ты не видишь, что трещина в углу окна становится шире? – Она снова вскочила и провела рукой по шероховатой стене. – Время грызет ее, как собака кость. Господи, Дерек, нет! Неужели я должна оставить все как есть, зная, что время все ломает, ломает, ломает?
Я не мог подобрать слов.
– Слушай! – сказала она. – О боже! Слушай! – И, наклонив голову, замерла, будто испуганная лань.
– Я ничего не слышу, – тяжело сглотнув, ответил я.
– Словно гвозди в гроб забивают! – Она метнулась к двери в дом и принялась стучать по ней и толкать ее. – Ты должен это слышать!
Теперь я услышал. Из дома доносился тикающий звук – мощный, величественный, медленный ритм, настолько тихий, что я уловил его лишь после того, как она велела мне напрячь слух. Часы. Всего лишь часы.
Встревоженный ее неистовством, я схватил ее за плечо. Она повернулась и прильнула ко мне, как плачущий ребенок, спрятав лицо у меня на груди.
– Это невыносимо, – стиснув зубы, выпалила она.
Я чувствовал, как она дрожит всем телом.
– Уйдем отсюда, – прошептал я. – Давай уйдем, если тебе так больно.
– Нет, я не этого хочу. Я все равно буду слышать этот звук – разве ты не понимаешь? – Слегка отстранившись, она посмотрела на меня. – Я все равно буду это слышать! – Ее глаза заволокла пелена, все ее внимание обратилось к часам в доме. – Тик-тик-тик… Господи, меня будто хоронят заживо!
Поколебавшись, я сказал:
– Хорошо, сейчас я все исправлю. Отойди.
Она посторонилась. Подняв ногу, я изо всех сил ударил стопой по двери. Что-то треснуло. От удара боль разлилась по всей ноге, до самого бедра. Я ударил еще раз – косяк сломался. Дверь распахнулась. Тиканье тут же стало громче и отчетливее.
А лунный свет выхватил из темноты сами часы, расположенные напротив двери: высокий часовой шкаф, выше меня, с поблескивающим при каждом тяжелом движении маятником.
На ум мне пришла строчка из старинного, мрачного негритянского гимна: «По крышке гроба молоток стучит…».
Внезапно я ощутил ту же подавленность, что и Наоми. Я прошел по комнате, открыл стеклянную дверцу шкафа и быстрым движением остановил маятник. Тишина принесла облегчение, подобное глотку холодной воды после долгой жажды.
Наоми осторожно вошла вслед за мной и, как зачарованная, уставилась на циферблат часов. Я вдруг заметил, что она не носит наручных часов. Никогда не видел, чтобы она их носила.