В столовой Торгпредства была русская кухня, а на столах всегда стояли большие стопки нарезанного хлеба.
Мы заняли с Ванниковым столик и заказали обед. В это время мимо проходил Левон Шаумян, сын Степана Шаумяна, одного из двадцати шести бакинских комиссаров. Левон в эти дни также находился в командировке и Берлине.
– Здравствуйте, земляки, – протягивая руку, приветствовал нас Шаумян.
– Ну, мы-то с тобой земляки, а он какой же земляк? – сказал Ванников, кивая в мою сторону.
– Тоже наш, бакинец, – сказал Шаумян.
– Ты разве бакинец? – спросил меня Ванников.
– Да, конечно.
– Долго там прожил?
– Семнадцать лет.
– А когда выехал из Баку?
– В 1921 году.
– В 1919 году в партии был?
– Да.
Шаумян уже пообедал и подсел к нашему столику, внимательно слушая наш разговор с Ванниковым.
– А в какой же организации ты состоял?
– В ячейке союза металлистов.
Ванников положил ложку, посмотрел на меня и вдруг резко бросил:
– Ну знаешь, я сам в этой же ячейке состоял, и у нас таких не было.
– А я секретарем ячейки был и тоже не знаю такого члена организации.
Мы оба отодвинули тарелки.
Вот так история!
Встретились двое из одной и той же подпольной организации. В организации было тогда всего четырнадцать членов ячейки, и один не знает другого! Что же это такое?
– Ну, скажи, а кто тогда был секретарем райкома? вдруг задал мне новый вопрос Ванников.
– Ваня, – ответил я и в свою очередь спросил: – А как его фамилия?
– Тевосян. Теперь об этом можно сказать.
Тут только я заметил, что Шаумян смеется. Он нас обоих хорошо знал по Баку. И, все еще смеясь, спросил:
– Ну разобрались теперь?
Я стал вспоминать. Действительно, в организации был один чем-то напоминающий Ванникова. И наконец, в памяти встал энергичный молодой мастеровой с доков. Ванников в то время работал на ремонте судов. В нашей партийной организации он состоял недолго – перешел в другую.
И вот встреча в Берлине. Через пятнадцать лет.
Обед у нас прошел в воспоминаниях. А вечером мы опять были вместе. Он, оказывается, остановился в том же самом доме на Гайсбергштрассе, где жил и я. Спать легли часов в двенадцать.
Кого убили?
Поздно ночью меня разбудил сильный стук в дверь.
– Wer ist da?[101] – спросил я спросонья по-немецки.
– Открой, это я, Ванников.
Он был сильно возбужден.
– Я только что говорил с Москвой. Звонил жене. Только успела она мне сказать, что в Ленинграде убили секретаря, как связь с Москвой прервали. Вторично я соединиться не смог.
– Кого же убили? Сталина или Кирова?
Ванников сел на кровать.
– У тебя есть какие-нибудь возможности связаться с Москвой?
– Откуда же у меня эти возможности? Они такие же, как и у тебя?
– Пойдем разбудим Арутюнова, – предложил Ванников.
Арутюнов, один из директоров, прибывших в Берлин из Англии, был ошарашен сообщением, как и мы.
Стрелки на часах показывали уже около пяти часов утра. Примерно через час выйдут газеты. Можно будет хоть узнать, что случилось – кто убит?
В начале седьмого вышли из дома. Было еще темно. Прошли втроем в сторону Цоо[102].
По вот наконец первые газетчики. Они пронзительно кричат. На первой странице крупными буквами напечатано – в Ленинграде убит секретарь областного комитета партии Киров.
Мы остановились как вкопанные.
– Что еще пишет газета?
– Больше ничего нет.
– Не может быть! – буквально взревел Арутюнов.
– Может быть, на других страницах что-нибудь есть?
Мы сели на скамью в саду зоопарка, и я стал шарить глазами по листам газеты, но, кроме этого короткого сообщения, ничего не мог найти.
– Я пойду еще газет принесу, – сказал Арутюиоп. – Может быть, в других есть что-нибудь.
Зашли на вокзал Цоо. И я купил все вышедшие в то утро газеты. Но во всех было только лаконичное сообщение об убийстве и никаких комментариев.
– Что же случилось? – спрашивали мы друг друга. – Кто убил Кирова? У кого поднялась рука на любимца партии?
На этот вопрос мы не могли даже предположительно ответить. Нами овладела какая-то смутная тревога.
В ночь под Новый год