Выйдя из ванной, на ходу вытирая голову махровым полотенцем, я прошел на кухню и не поверил своим глазам. На шатающейся табуретке сидел розовощекий маленький мальчик, разглядывая банку с говяжьей тушенкой. Его ангельские глаза были полны чего-то невыразимого. Он посмотрел на меня, улыбнулся и поставил банку обратно на стол, где лежал черный хлеб и увесистый пучок свежего зеленого лука.
Безумие этой новой детали делали квартиру Степана совсем немыслимой.
Я убавил огонь на плите, чтобы в чугунной сковородке не подгорела картошка, и рассеянно спросил мальчика:
— Тебя как зовут?
— Паша, — тоненьким голосочком ответил он.
Его внимание привлекла пачка сигарет, лежащая на столе. Я взял ее и положил на холодильник подальше от глаз.
— Ты чей вообще? Как сюда попал?
Было слышно, как Степан где-то в закоулках квартиры с кем-то ругается. Причем отвечали ему на смеси русского и какого-то восточного языка. Был слышен детский плач.
— Я мамин и папин, — спокойно ответил Паша, совершенно не реагируя на шум и крики.
— Так… А где твои родители?
— Мама в больнице, а папа тут.
Ссора накалялась, я услышал, как Степан начал угрожать выселить всех. Что-то упало на пол и с дребезгом разбилось.
— Ты тут посиди, дружок, а я пойду, посмотрю, что там случилось. Хорошо?
— Хорошо, — ответил он.
«Ну просто ангел во плоти», — подумал я и пошел по коридору на шум.
От увиденного я обомлел. Степан ползал на корточках и собирал стекла от разбившейся рамки с фотографией. Не чувствуя боли, он хватался за острые стекла, размазывая кровь по грязному полу.
Дверь в зал была закрыта.
Я поднял фотографию и положил ее на галошницу. Потом пошел, взял веник с совком из туалета и подмел все стекла. Степан в это время что-то нечленораздельное бурчал под нос.
— У тебя есть перекись и бинты?
— Не знаю, — сказал Степан, заплакав. — Он снял рамку рукой и кинул ее на пол со всей силы. — Я ему этого не прощу.
— Успокойся, Степ, — зарычал я.
— Пошли на кухню.
В соседней комнате за дверью плакали дети.
— Не пойду, — хныча и вытирая сопли, сказал он.
Я взял его под руку и силой повел на кухню.
— Не бойся, малыш, дядя Степа порезался просто. Сейчас мы его перевяжем.
— А я и не боюсь, — играючи ответил он.
Усадив Степана на второй табурет и прислонив его спиной к холодильнику, я открыл дверцу в поисках водки, чтобы продезинфицировать руки.
— Так, что у нас тут… Пакет с апельсиновым соком. Мимо. Две бутылки с дешевым красным вином. Тоже мимо. Пиво опять мимо.
— В морозилке посмотрите, дядя, — сказал мальчик со смешком. — Папа туда положил огненную воду.
Я подмигнул ему и открыл отделение морозилки. Лежали кусок заледеневшего сала и две бутылки водки. Вытащил одну и закрыл холодильник.
— Подставляй руки, — отвинтив крышку, сказал я Степану.
— Что? Ты это… Чего удумал? Зачем продукт переводить, а?
— Замолчи и давай руки.
Он смиренно подставил свои ладони, и я полил их водкой. Степан застонал.
— Терпи.
Потом отмотал бинт, который нашелся в пустой хлебнице, и перевязал ладони.
— Ты теперь как кикбоксер, — сказал я, запыхавшись немного.
— Чепуха, пройдет, — пробубнил он и сделал несколько глотков водки из горла.
— Слушай, ты бы завязывал, а то до беды недалеко так.
— Не учи. Моя жизнь, моя квартира.
— Да я не учу, переживаю за тебя.
— А мне на твои переживания плевать! — отрезал он, ударив по столу кулаком. — Ты не бабка моя, чтобы переживать. Это она все переживала.
Паша впервые отреагировал не улыбкой, а испугом в глазах.
— Эй, ты, потише. Ребенок все-таки, не будь свиньей.
Степан повернул голову к мальчику и сказал:
— Пардон, месье.
— Кстати, чей ребенок и что он тут вообще делает? Время недетское. Он сказал, что его мать в больнице, а отец здесь. Где отец-то?
Степан посмотрел на меня вытаращенными глазами. Я тоже на него посмотрел.
— Слушай, чего тебе вообще здесь надо? Вали к себе домой.
— Чей ребенок?! Это не шутки уже.
— Пошел ты…
— Паша, закрой ушки и глаза, досчитай до десяти и потом открой. Умеешь считать?
Он кивнул.
— Вот и хорошо. Закрывай.
Паша закрыл.
Я подошел к Степану, поднял его с табурета и потащил в зал. Степан зацепился рукой за клеенку, как за последнюю соломинку, и вместе с ней все попадало на пол. Одна банка тушенки закатилась за холодильник, а вторая подкатилась к раковине.