Ребята замолчали. Все трое пересекли площадь ровным шагом, хоть не в строю, а в ногу. И странная вещь: их было всего три человека, но производили они впечатление отряда.
— Что им здесь нужно? — тревожно спросил Листиков, который замечал каждую мелочь.
— А что?
— Мастерового я знаю: это Караев. В прошлом году он красил нам террасу. Маляр как маляр. Но при чем тут этот матрос и Сенька? И почему они пошли в татарский район? Таинственные вещи происходят в нашей Евпатории…
— Коммунизм на нас идет! Вот что происходит,— сказал Артур.
— Мальчики, а что такое коммунизм? Я хочу знать чисто теоретически. Кто что-нибудь об этом читал? — спросил Шокарев.
Никто не читал.
Шашлычник принес кофе в маленьких красно-медных кастрюльках с длинными ручками. Черная жидкость и бронзовая пенка на ней источали удивительно уютный аромат.
— Ну а теперь что мы будем делать? — спросил Юка после того, как кофе был выпит.
— Мальчики! Сегодня суббота. Пошли в баню?
— Дело! Пошли!
— Постойте. А где же белье? — спросил Шокарев.
— Как! И ты с нами? У тебя ведь дома ванна.
— Все равно. Я тоже пойду. Вот только свежее белье…
— Какое белье? — воскликнул Канаки.— Зачем белье? Кто носит белье в сентябре? Трусики — вот наше белье! Мы — евпаторийцы!
Пошли. Впереди Артур, за ним другие. Шествие замыкал Шокарев. Настроение чудесное: сегодня суббота, уроков готовить не нужно, впереди — баня, завтра можно поспать подольше, к тому же на Морской улице блеснуло море в закате.
— Запева-ай! — скомандовал «капитан».
Листиков затянул, хор подтягивал:
Прохожие останавливались и глядели на юношей с умилением: многие узнавали Шокарева. Но некоторые проходили мимо, угрюмо ворча:
— А еще гимназисты! Чему их там в гимназии учат!
Было уже темно. Дорога пошла сквозь полуразрушенные крепостные ворота по улице жестянщиков и свернула к захолустной гостинице «Одесса» с номерами по полтиннику и по рублю.
— А какая разница? — спрашивали приезжие.
— Пятьдесят копеек,— отвечал им швейцар.
Юноши шли, настроение чудесное, песня продолжалась.
— Господа! — воскликнул вечный заводила Саша.— Давайте вызовем Мусю.
— Давайте! — со смехом отозвались «господа» и тут же выстроились под балконом второго этажа опрятного каменного домика.
Саша взмахнул руками:
— Внимание! Раз, два, три!
И пятеро глоток, точно пять быков, вдруг замычали на весь переулок:
— Ммму-у-у-уся!
Тишина. Никакого отзвука.
— А может быть, Муськи дома нет?
— Дома. Вон в дверях свет.
— А ну-ка репетатум! Раз, два, три!
— Ммму-у-уся!
Дверь на балконе неслышно отворилась.
— Она, она! Мальчики, она!
И вдруг на гимназистов плюхнуло целое ведро холодной воды. Бредихин охнул, точно попал в прорубь: вся вода пришлась на него. А сверху уже несся могучий морской загиб первого сорта, ничего общего не имеющий с голоском несчастной Муси.
— Печенки-селезенки, христа-бога-душу-веру-закон хулиганская ваша рожа директора-инспектора классную вашу даму!!!
Юноши с хохотом бежали по переулку дальше.
— Кого окатило?
— Леську, одного Леську!
— Вот кого водичка любит! Недаром рыбак.
— Нет, вправду, неужели его одного? Леська, верно?
— Ничего! — сказал Листиков.— В бане обсушат и даже выутюжат. Не бывать бы счастью, да спасибо Мусиному папе.
Мокрый Леська глядел на хохочущих большими грустными глазами.
— Ну, чего глазенапы вылупил? — спросил Саша.— Денег нет? Напиши мне домашнее сочинение — двадцать дам. Хоть сейчас дам. Идет?
— Бери сорок! Сашка богатый: он же Двадцать Тысяч.
— А какое тебе сочинение?
— Такое, какое у всех: «О любви к отечеству и народной гордости» по Карамзину.
— Нет. Такого не могу. Я уже два написал.
— Тогда «Поэт мыслит образами» по Белинскому.
— Это можно.
— А когда?
— Послезавтра.
— Finis! — заключил Саша.
Турецкая баня, мраморная, круглая, с иллюминаторами в куполах, напоминала мечеть. Гимназисты очень ее любили. Накупив в кассе мыла и грецких губок, юноши прошли на ту половину, которая называлась «дворянской».
— Панаиот, буза есть? — спросил Шокарев.
— Есть, дворянины, есть!