Тугендхольд обратил внимание на влюбленность Елисея в образ Евы. Он сжалился над ним и подарил ему второй экземпляр гравюры. С этим экземпляром Елисей и уехал в Саки.
Увидев Леську за штакетником, Агафья всплеснула руками и заплакала. Потом вытерла фартуком слезы, бросилась к нему на улицу, обняла и зарыдала. Елисей молча поглаживал ее плечо. Что он мог сказать?
Успокоившись, старушка повела его в дом.
— Зачем приехал? — спросила она по дороге.
— Хочу снять у вас комнату. У меня радикулит, врачи велят лечиться грязями, я и приехал.
— Да, да… Я ничего… А вот как сам-то скажет?
Сам пришел поздно. Сначала не узнал Леську в студенческой форме, но сразу же узнал на столе сороковку.
— Здравствуйте! — первым сказал Елисей и встал к нему навстречу.
— Как ты смел сюда заявиться? — грозно спросил хозяин.— Ты есть враг моему дому. Я убью тебя. Топором зарублю — и ничего мне не будет.
— Давайте сначала выпьем, дядя Василь, а уж потом станем ругаться.
Сизов взглянул на бутылку, словно только что ее заметил.
— Ты меня водкой не соблазняй, мерзавец! Ты загубил мою единственную дочку!
— Я ничем перед ней не виноват. Жениться я тогда не мог.
Агафья тем временем налила три стопки и поднесла одну хозяину. Тот раздувал ноздри, как бык: он еще не отбушевался, но водку принял и, не закусывая, приказал:
— Вторую.
После третьей сел за стол и заплакал. Ему налили новую — скорей бы напоить. Он опрокинул пятую и успокоился.
— Зачем прибыл? — спросил он почти трезвым голосом.
— Лечиться приехал. У меня радикулит.
— Утин, по-нашему?
— Утин.
— Ну, а я тут при чем?
— Сколько возьмете с меня за комнату?
Комнату ему, конечно, сдали: съезд в этом году плохой, потому что Крым отрезан от России.
Елисей поселился в комнате Васены. Первый день был днем сплошных страданий. Большая фотография девушки в траурной ленте и с пучком сухого чабреца до боли напоминала ему Еву: светлые раскрытые глаза, темно-рыжая коса через плечо, короткий нос с широкими ноздрями, крупный, сладострастный, извилистый, чуть улыбающийся рот. Так вот почему Ева показалась ему такой живой, чуть ли не знакомой! Боже мой!..
Леська присматривался в комнате ко всему, что касалось Васены. Вот тут висит ее красный сарафан с соляными обводами у выцветших подмышек. Это — ее кровать. Здесь она спала. Может быть, на этой самой подушке. У комода перед зеркалом она расчесывала косу. Рядом лежит коричневый бумажный веер. Такие веера, если они китайские, очень остро пахнут сандаловым деревом. Но веер этот русский и не издает никакого запаха. Раскрыв его, Леська увидел на перепонках надпись химическим карандашом, сделанную мужским почерком:
«Васена!
Я не такой, как все другие.
Я хочу тебя целовать-ласкать».
В пустой зеленой пудренице с фабричной камеей лежала записка:
И эти реликвии она хранила! Бедная Васена…
Потом ему попался альбом с фотографиями. Васена любила сниматься. На этой она в сарафане и с граблями. Тут в городском костюме, с букетом цветов. А вот здесь обнимает жеребеночка.
Васена… Как она его любила! Конечно, он должен был на ней жениться. Женился бы тайно, через год окончил гимназию, а, став студентом, жил бы в Саках,— в Симферополь можно ездить только на сессии. Как он до этого не додумался?! Погубил такую девушку… Разбил такое счастье.
В отчаянье он бросился на кровать и замер. Подушка была без наволочки: Сизовы спали на одних наперниках. Но розовый сатин таил в себе маленькие запахи: может быть, так пахли Васенины волосы… Может быть, здесь остыл пар от ее дыхания?
Леська вскочил и тут же написал покаянное письмо Шокареву. Он просил его срочно приехать: ему так нужен друг.
И Шокарев приехал. Автомобиль вишневого цвета остановился у ворот Сизовых. Сбежалась вся деревня. Леська выскочил на крыльцо и так бросился на Шокарева, точно хотел с ним бороться.
— Володя, погости у меня. Я совершенно измучился.
Шокарев удивленно поглядел на Елисея, потом кротко сказал:
— Хорошо.
Шофер вынес из автомобиля всякой всячины. Между прочим две бутылки вина в плетеных одежках и ящик «дюшес» — так называлась знаменитая крымская груша. Когда шофер вернулся к машине, подле нее стоял уже высокий городовой и записывал номер.
— Чей автомобиль? — спросил городовой.