— Неужели вы сестры? — спросил Елисей, усевшись рядом с красавицей Женей.
— Тарарам! — воскликнула Женя в смысле «еще бы!» — У нас во всем родство. Мари была подругой директора банка. Его расстреляли. А я жена комиссара. Его повесили.
— Женни! Зачем так говоришь? — отозвалась Мирэлла с интонацией классной дамы.— Ничего подобного никогда не было.
Все засмеялись.
— Мирэлла у меня, что называется, prude [8], — сказала Женя.— Она хочет поехать в Англию. Ей бы очень пошла Англия. Что?
Шокарев-старший выстрелил из шампанской бутылки и пролил пену себе на брюки. Кутить он явно не умел, но за женщинами ухаживать научился.
Он налил вина в фужер, преподнес его Мирэлле, и когда красотка взяла бокал за ножку, Иван Семенович, не отдавая его, перецеловал все ее пальцы.
— Умираю пить! — крикнула Женя.
Володя налил Жене и чокнулся с ней. Леська налил себе сам.
Подали кефаль по-гречески.
— Автокефальная церковь! — закричал Иван Семенович ни к селу ни к городу.
Протомленная в духовом шкафу, окруженная дольками присохшего в жаре лимона и до корочки загоревшими ломтиками помидора, черноморская рыба являла собой венец кулинарного искусства Евпатории.
— Какая прелесть! — пролепетала Мирэлла.— Я никогда ничего подобного не кушала.
— Да, но ее надо с перцем, с перцем! — кричал Шокарев-отец, высыпая на свою порцию чуть ли не половину перечницы.
— Кефаль действительно превосходная! — похвалил Леська.— Такой приготовить ее может только мой дедушка.
— А кто такой ваш дедушка?
— Рыбак. Это вас шокирует?
— Тарарам! — сказала Женя в смысле «ничуть».— Я ведь подкидыш. Может быть, и мой дедуля какой-нибудь рыболов.
— Володя! — загремел отец.— Принеси, дорогой, еще лимончика. Этого мне мало.
Володя встал и пошел к буфету.
Елисей тихо спросил:
— А вы вправду были женой комиссара?
— Ну, не женой, конечно. А впрочем, у большевиков это не имеет значения. Жили невенчанными.
— И долго жили?
— Около года.
— И любили его?
— Любила и люблю,— тихо ответила красавица.
— Кого любила? Кого люблю? — вмешался Володя.
— Лосося! — сказал Бредихин.
— Ну да. Это наша дальневосточная рыба,— поддержала Женя, легко включаясь в игру.
— Лососина — прекрасная рыба,— рявкнул уже основательно пьяный Шокарев-отец.— Но в сравнении с кефалью — ни-ни… Не тянет! Что хотите ставлю: не тянет.
И вдруг запел:
— Бо-о-оже, царя храни!
Володя вскочил и, ухватив отца под руку, крикнул его соседке:
— Мирэлла! Уложите отца спать!
— Зачем спать? — кричал Шокарев-папа.— Куда спать? С кем спать?
Мирэлла взяла старика под руку с другой стороны и отчетливо сказала:
— Иван Семенович! Когда вы шалите, вас это очень старит.
Гигантский карлик мгновенно присмирел и послушно побрел в свою спальню рядом с женщиной, которой достигал едва ли до плеча.
Когда Елисей вышел на улицу, филера уже не было. То ли устал ждать, то ли решил, что обознался. Леська шел домой и думал о Жене. Почему-то запомнилось от всего виденного и слышанного то, что она была женой комиссара.
Дома все шло своим чередом. Тихо и спокойно. Бабушка вела хозяйство, дед ничего не делал, Андрон время от времени прибывал на своем «Чехове», который ходил теперь от Евпатории до Керчи, Леонид время от времени удалялся в свою операционную, куда приходили не только женщины, но и мужчины. Иногда наведывался полицейский, принимал от Леонида мзду и тут же исчезал.
Хотя Елисей и готовился к осенней сессии, работа над учебниками не могла исчерпать его жажды действия. Какую ценность он теперь собой представляет? Пока атаман Богаевский жил в Евпатории, Леська был нужен, даже необходим. Кто другой, кроме него, был так вхож в дюльберовское общество? Но Богаевский уехал, и нужда в Леське миновала. До чего же это обидно!
Дня через три Елисей уехал в университет сдавать экзамены.
10
Когда он явился в дом на Петропавловской площади, Аким Васильевич очень ему обрадовался.
Комната была все той же — опрятной и уютной, но хозяин уже совсем не тот.
— Ну, как? Новые стихи пишутся?
— О, нет! Я теперь к перу просто не притрагиваюсь. Пока у меня шли баталии с Трецеком, я еще кой-куда годился, но сейчас… после тюрьмы… Нет.