— Быстро же вас там сломали.
— О! Вы так говорите потому, что не знаете, что такое тюрьма. Нет, дорогой мой. С поэзией покончено. Ausgeschlossen! Дайте спокойно пожить до гроба, сколько мне положено небом.
— Но разве это будет покой, если вы больше не прикоснетесь к перу?
— Не искушайте меня, Елисей. Не удастся. Я не из героев. Увы!
У Беспрозванного появился новый стиль: торжественная неуверенность.
Бредихин отправился в университет. Нужно было сдать политэкономию, но как показаться на глаза Булгакову?
По дороге Елисей взглядывал на афиши:
«Дворянский театр.
Выступление члена государственной думы В. Пуришкевича:
„Русская революция и большевики“.
„Вечер смеха“.
„Куплетист Павлуша Троицкий“.
„Песенки Вертинского“.
„Публицист Розеноер“.
„Указ барона Врангеля о восьмичасовом рабочем дне“».
«Ого! — подумал Елисей.— Вон куда его метнуло».
В коридоре университета он чуть не столкнулся с Булгаковым. Священник прошел мимо Леськи, путаясь в своей рясе и бороде (было ясно, что он не привык ни к той, ни к другой). Леську он то ли не заметил, то ли не узнал. Но все равно Елисей к нему не подойдет. Как же быть? На этот раз чудо снова посетило Леську, хотя давно к нему не заглядывало: за время его отсутствия откуда-то прибыл политэконом профессор Георгиевский, который принимал экзамены по своему учебнику. Хотя этот учебник также игнорировал Маркса, но Леська, умудренный опытом, сумел сдержать свое раздражение и сдал предмет тихо и смирно. Он боялся только, чтобы его не спросили о проблеме промышленных кризисов, потому что здесь без марксизма не обойдешься, но, на его счастье, ему попался билет: «Синдикаты, картели и тресты». Если говорить по совести, нужно было задеть вопрос о концентрации капитала, но Леська обошел его тем, что стал подробно излагать разницу между синдикатом и трестом, трестом и концерном.
Итак, зачет получен. Теперь надо было подумать о хлебе насущном. Леська отправился на фабрику «Таврида».
Когда он вошел в цех, девушки бросились к нему и тут же завопили:
— Бредихина! Муж приехал! Муж! Бредихина!
Вбежала Нюся Лермонтова. Увидев Леську, она всплеснула руками и начала комически падать в обморок. Леська, смеясь, поддержал ее за талию.
— Почему вас называют Бредихиной? Вы ведь Лермонтова.
— А с тех пор, как я навязалась вам в жены, я стала у девок Бредихиной. А я и насправде соскучилась за вами, как жена за своим мужем.
Она счастливо улыбнулась.
Леська смутился.
— А где ваш котел?
— А вот он.
— Ну, давайте. Начну с вас,— сказал Елисей и взялся за «веселку».
Рабочий день при Врангеле действительно стал восьмичасовым. Но заработная плата снизилась до такой степени, что существовать было невозможно. Зато каждый следующий час до двенадцати оплачивался вдвое, а сверх двенадцати — втрое. Елисей работал четырнадцать часов, ел повидло, пил сидр, которые уже не лезли в глотку, и наливался злобой. Особенно бесил его Розеноер, публицист, провозглашавший Врангелю здравицу за этот наглый обман рабочих.
Нет, Елисей должен, должен связаться с партией. Он задыхался без этой связи. Он чувствовал себя одиноким, заброшенным в общество горилл.
В первое же воскресенье Бредихин пошел на Базарную площадь, где в бывшем трактире помещался Союз пищевиков. Секретарь, увидя студенческую фуражку, поглядел на нее неодобрительно.
— Где работаете?
— На консервной фабрике «Таврида».
— Кем?
— Рабочим.
— Врете. Покажите руки.
Леська показал свои мозоли.
— Гм… Странно. Студент, а работает простым рабочим.
— Всяко бывает.
— Кто вас может рекомендовать?
— Мастер нашей фабрики.
— Кто такой?
— Денисов.
— Денисов? Иван Абрамыч? Но ведь он член правления нашего союза. Если он рекомендует, этого вполне достаточно. Подождите, я его вызову.
Секретарь ушел, но вскоре вернулся.
— Зайдите к нему.
Леська вошел в какую-то комнату и увидел Денисова у роскошного письменного стола.
— Оказывается, вы большой человек, Иван Абрамыч: член правления.
— Зачем тебе нужно вступать в нашу организацию?
— Хочу через вас связаться с партией.
— В профсоюз мы тебя примем: не имеем права не принять. Но к партии тебя не допустим.
— Почему?
— Ты интеллигент.