— Ленин тоже интеллигент.
— А вот когда станешь таким, как Ленин, будет другой разговор. Все!
— Но, товарищ Денисов…
— Я сказал: все!
Денисов снял телефонную трубку, вызвал фабрику «Абрикосов и сыновья», затеял разговор о неаккуратной уплате членских взносов и этим дал понять, что занят и дальше болтать с Леськой не намерен.
Елисей ушел.
Вскоре работа на фабрике оборвалась. Новых заказов не было. Елисей, который все эти дни ночевал в конторе, снова пришел на Петропавловку.
— Ну, как со стихами, Аким Васильич? Так-таки ничего больше не написали?
— Одно все же написал…— сконфуженно ответил Беспрозванный.— Вы знаете, это как куренье: сразу бросить нельзя.
— Значит, одну папироску выкурили?
— Да ведь вот! — вздохнул Аким Васильевич и вытащил из бокового кармана блокнот.— Прочитать?
— Обязательно.
Беспрозванный задохнулся и, крепко зажмурясь, продекламировал:
Колдун открыл глаза и уставился на Леську.
— А квартирантов нет? — спросил Леська отсутствующе.
— Нет.
— На какие же деньги вы живете?
— Я заложил часы, шевиотовую пару и даже пенковую трубку. Теперь я могу заложить только ногу на ногу. Но вы, молодой человек, моих стихов не слушали?
— Ах нет! Что вы!
— Не слушали. Я вижу. Это… это безобразие! Я перед ним всю душу, а он…
— Аким Васильевич! Родной! — вдруг выпалил Елисей безо всякой связи с предыдущим.— Напишите для меня стихотворение. Самое маленькое.
— Стихотворение? Для вас?
— Вы так талантливы! Для вас это не составит никакого труда.
— Какое же вам нужно стихотворение?
— Эпиграмму.
— Ого! На кого же?
— Ну, на эту… Как ее… На белогвардейщину.
— Чур меня, чур меня, что вы! Погубить меня хотите, что ли?
— Маленькое. Всего четыре строчки.
— Но при чем тут маленькое? Ребенок тоже маленький, а когда родится… Нет, нет! И не просите! И вообще… Платон сказал: «Поэзия — тень теней». А это что же?
— Четыре строчки. Вполне достаточно,— сказал Леська, уходя.
— Ничего этого не будет! — крикнул ему вдогонку Аким Васильевич.
От Беспрозванного Бредихин пошел в студию Смирнова.
— Какая теперь студия? — грустно сказал Смирнов.— Ни у кого нет денег, жизнь вздорожала, и сейчас у всех запросы брюха взяли верх над запросами духа.
— А где Муся Волкова?
— О! Она теперь большой человек, манекенщица в Ателье мод.
— И на это можно существовать?
— А разве можно было существовать на гонорар натурщицы?
Утром Елисей пошел на фабрику: а вдруг получили заказ? Во дворе стояло довольно много рабочих: все ждали, будет сегодня работа или нет.
— Ну, как? Работаем? — спросил Елисей.
— Неизвестно. У мастера ставни еще закрыты.
Елисей подошел к домику Денисова и крепко постучал пальцем по стеклу.
— Кто там? — послышался сонный голос.
— Бредихин.
— Чего надо?
— Будет сегодня работа или нет?
— Сегодня не будет.
— А завтра?
— Послезавтра будет.
— Почему же вы не объявляете об этом? Люди стоят тут с шести часов, а вы себе сны смотрите.
— А это не твое собачье дело. Ишь ты! Все стоят, дожидаются, и ничего, а этот… Барина из себя строит!
— А вы не грубите! А то я вас так прохвачу в газете, что…
— В буржуазной прессе? — ехидно захихикал голос.
Эта ловкая реплика резанула Елисея до боли.
— Товарищи! — обратился Леська к рабочим, несколько снизив тон.— Сегодня работы не будет. Наведайтесь послезавтра.
Рабочие начали расходиться. Нюся пошла рядом с Елисеем.
— Зачем вы с ним так грозно разговаривали?
— А зачем он заставляет народ ждать, покуда проспится?
— Он всегда такой.
— Ничего. Переучим.
— И потом вы назвали нас «товарищи». Разве ж так можно?
— А вы что, трусите?
— Да. Не за себя. За вас.
— А чем я вам так дорог?
— Хороший человек. Тем и дорогой.
Елисей остановился и внимательно посмотрел ей в глаза. Он о чем-то думал.
— Скажите, Нюся, как вы относитесь к указу Врангеля о восьмичасовом рабочем дне?
— А что?