Оказалось, однако, что его сгоревшая хата сняла всякую обиду. Все уже знали о несчастье Бредихиных и горячо его обсуждали.
— Дом не мог загореться сам! — заявил Саша Листиков.— Его подожгли. Так и папа говорит.
— Домик был застрахован? — спросил Артур.
— Нет, конечно.
— Тогда нужно всем нам пойти к Сеид-бею и потребовать, чтобы он восстановил хату. Иначе в суд!
— Что ты! Он повесится, а не заплатит,— уныло протянул Леська.— Мы ведь им как сучок в глазу со своей хатой.
— А суд? — сказал иронически Гринбах.— Что предводителю суд? Мировой пьет с ним в «Дюльбере» каждую неделю.
Начался урок. Все уселись за свои парты.
В сущности, это была самая обыкновенная гимназия. Необыкновенной делало ее только одно: море. Оно подымалось до средины окон.
Вошел директор. Все встали. Не приглашая сесть, он сделал перекличку. Оказалось, что нет Шокарева.
— Но ведь он только что здесь присутствовал. Я видел его из окна своего кабинета.
— Он действительно был, вы совершенно правы, но вдруг почувствовал себя плохо! — сказал языкатый Уля Канаки.
— Ну! Неужели плохо? Надо будет позвонить Ивану Семеновичу.
— Да, да,— сказал Канаки развязно.— Обязательно надо!
Директор поглядел на него неодобрительно, поковырял карандашом в ухе и ничего не сказал. Продолжив перекличку и по-прежнему не приглашая гимназистов сесть, он вдруг зычно воззвал:
— Листиков!
— Я!
— Прошу ко мне.
«Не ожидая для себя ничего хорошего», как писалось когда-то в бульварных романах, Листиков неуверенно вышел к доске. Директор повернул его лицом к классу и возложил руку на его плечо:
— Господа! Я счастлив отметить прекрасный поступок ученика Листикова Александра. В течение ряда лет собирал он в Коктебеле коллекцию сердоликов, он очень любил эту коллекцию, лелеял ее, но нашел в себе благородную силу преподнести свой труд правителю Крыма его высокопревосходительству Джеферу Сейдамету.
Директор зааплодировал. Два-три гимназиста, из передних, конечно, рядов, не выдержали директорского взора и тоже захлопали.
— Его высокопревосходительство господин Джефер Сейдамет,— продолжал директор,— высоко оценил этот поступок. Он прислал на мое имя для Листикова двадцать пять рублей николаевскими деньгами.
Листиков вспыхнул до слез. Углы губ задрожали. Ничего не замечая, директор снова зааплодировал. Теперь уже весь класс разразился иронической овацией.
— Не огорчайся, Саша! — крикнул Гринбах.— Впереди еще двадцать тысяч!
Листиков с ненавистью взглянул на Гринбаха и скользнул к своей парте.
— Бредихин, ко мне!
Елисей пошел как на заклание.
— Тебя я ни с чем поздравить не могу, Бредихин. Напротив, вынужден сообщить неприятность: последние три года ты был стипендиатом «Общества спасания на водах». Теперь ты не будешь стипендиатом…
— …«Общества спасания на водах»,— подхватил Улька Канаки.
— Да, именно! — подтвердил директор, теперь уже грозно окинув Ульку взором действительного статского советника.— Общество не желает больше заботиться о человеке, которому не дорога честь его родного города.
Леська стоял понуро, точно у позорного столба.
— А теперь реши-ка мне вот какую задачу. Это будет для тебя полегче, нежели решить вопрос, с какого борта подъехать к яхте.
Директор набросал мелом что-то четырехэтажное и отошел в сторону. Леська стал решать. Медленно и неверно. Класс молчал. Никто не пытался подсказывать. Все надеялись на звонок, но он, как назло, запаздывал.
Д и р е к т о р.— Ну! Все?
Б р е д и х и н.— Все.
Д и р е к т о р (взглянув на решение).— А почему никто не протестует?
Молчание.
Д и р е к т о р.— Ну, вот ты, Гринбах, ты смог бы решить эту задачу?
Г р и н б а х.— Смог бы, конечно.
Д и р е к т о р.— Пожалуйста!
Г р и н б а х.— А зачем мне это нужно?
Д и р е к т о р.— То есть как это — зачем?
Г р и н б а х.— Но ведь все равно, как бы блестяще я ее ни решил, больше четверки вы мне не поставите.
Д и р е к т о р (усмехаясь).— Ах, вот в чем дело! Но ведь на пять знает алгебру один господь бог, я знаю на четыре, а ты, в лучшем случае, можешь знать на три.
Г р и н б а х.— Да, но то, что дважды два — четыре, бог, вы и я знаем одинаково хорошо.
Класс расхохотался и зааплодировал. Это уже смахивало на мятеж. Директор покраснел, с минутку подумал и наконец пришел к выводу: