По сцене плавно заструилась шелком Муся, одухотворенная и прелестная.
Шокарев схватил Елисея за руку:
— До чего хороша!
Зал разразился овацией.
— Это называется: «Розовый ибис»! — зазвучал голос из рупора.
— Это называется «Пир во время чумы»! — ответил ему голос с галерки.
Полковник из контрразведки вскочил и, грозя очами, стал было искать реплику по всем рядам, но Женя, схватив своего кавалера за руку повыше локтя, властно усадила его в кресло.
Новая овация проводила Мусю за сцену.
Затем снова появились блондинка и челочка. Одна в платье из коричневого креп-жоржета (такой же шарф), другая в костюме из серой фланели, отделанной черным шнуром, но публика встречала их вялыми хлопками: она ждала Мусю.
— Мадемуазель Мария Волкова!
Имя это сразу же было встречено аплодисментами.
— Дам-бланш! Платье и манто из белого шелкового габардина, отделанного белой норкой.
— Чепуха! — громко сказала Женя.— Где сейчас найдешь белую норку?
В публике засмеялись. Женя отвесила залу легкий поклон. Но все глаза снова устремились на Мусю.
— Никогда не думал, что она так красива…— взволнованно сказал Шокарев.
— Платье делает с женщинами чудеса,— ответил Бредихин.
— Еще бы! — вмешался чей-то хрипловатый баритон.— Единственное, чем женщины могут служить богу,— это одеваться.
Елисей оглянулся: за ним сидел Тугендхольд.
— Яков Алексаныч?!
— А! И вы здесь?
— Как это все красиво! Теперь вы, наверное, отказываетесь от своего афоризма?
— Какого?
— «Вкуса не существует».
— Почему же отказываюсь? Наоборот. Для японца белый цвет — означает траур, а негры найдут все эти наряды абсолютно бесцветными.
В третий раз прошли Залесская и Анненкова. Опять появилась Волкова: дневной ансамбль — платье белое полотняное с вышитой красной розой, манто шерстяное, огненно-красное.
— Ну, с этим даже негры согласятся,— сказал Елисей, обернувшись к Тугендхольду.
И снова Мария Волкова: теперь она в подвенечном платье. Корсаж сидел на ней как кираса, а низ был собран из белых маленьких оборок органди. Фата охватывала девушку, словно ветерок, флердоранж воронкой увенчивал ее милую головку. Она подошла к самой рампе и глядела в зрительный зал, чуть-чуть приподняв брови. Публика неистовствовала. На сцену бросали цветы, перстни, бумажники, набитые николаевскими и донскими деньгами. Муся не обращала на все это никакого внимания: она глядела в сверкающую черноту и явно кого-то искала.
— Сознайся, Володя: разве она недостойна руки миллионера?
Шокарев ничего не ответил.
По окончании сеанса Володя и Елисей пошли за кулисы и с трудом протолкались к уборной Марии Волковой. Но Муся переодевалась и не впустила их. Леська крикнул ей сквозь дверь, что они будут ждать ее на улице.
— Хорошо! — отозвалась она счастливым голосом.
Минут через двадцать Волкова вышла к ним в своем будничном костюме.
— Какие вы умники, что пришли.
Она встала между ними, взяла обоих под руки и повела их по Дворянской вниз.
— Володя без ума от твоего изящества! — воскликнул Леська.
— А ты?
— И я, конечно. Но он еще больше. Видишь, даже слова произнести не может.
Они дошли до Почтового переулка.
— Ну, мне надо идти к себе,— сказал Елисей.— Очень я рад твоему успеху. Очень. Позволь поцеловать ручку.
— Ты даже не хочешь узнать мой адрес? — спросила Муся.
— Хочу.
— Но теперь уже я не хочу, чтобы ты его знал.
Володя радостно засмеялся.
Елисей пошел мимо почты к Салгирной, а Володя, взяв Мусю под руку, повлек ее снова на Дворянскую: очевидно, в ресторан. Муся оглянулась, но Бредихин уже потонул в тумане.
Подойдя к Петропавловской площади, Елисей увидел то, что так боялся увидеть: у крыльца его дома стоял автомобиль с погашенными огнями, а подле автомобиля высился часовой. Бредихин прошел мимо него с независимым видом и гулко бьющимся сердцем, обогнул церковь и остановился под деревом у ограды, как раз против часового. Тот его не мог видеть. Время от времени он прохаживался вдоль машины.
Через полчаса из квартиры вывели Акима Васильевича и посадили в автомобиль. Потом с крыльца сбежал офицер. Леська узнал его: это был Кавун. Когда машина ушла, Кавун и часовой вошли в дом. Елисей понял, что там идет обыск. Что они могут найти? Стихи? Но не те, о которых идет речь. Впрочем, все равно — раз уж взяли человека, обратно его так скоро не выпустят. Что касается Елисея, то он абсолютно вне подозрения. Но тут Леська вспомнил анекдот Гринбаха: когда ловят верблюдов, поди докажи, что ты заяц.