— Выйди из класса, Гринбах.
Но тут зазвонили к перемене, и из класса за Гринбахом хлынули все. Это уже и вовсе было похоже на революцию. Директор подхватил журнал и удалился.
К концу дня явился Шокарев. Шел урок анатомии. Преподавал городской врач Антонов, который никого из гимназистов не знал в лицо.
— Шокарев!
Володя вздрогнул.
— Мальчики, я ничего не знаю…— прошептал он.
— Шо-ка-рев! Где Шокарев?
— Здесь! — крикнул Гринбах.
— Почему же вы не отзываетесь?
Гринбах подошел к кафедре.
— Расскажите нам о кровеносной системе.
Гринбах в два счета отбарабанил урок.
— Отлично! — сказал доктор.— Садитесь. Пятерка.
Гринбах вернулся к своей парте и уселся, победоносно поглядывая по сторонам.
— Гринбах! — крикнул доктор.
Самсон машинально вскочил. Доктор взглянул на него поверх очков.
— Но ведь я же не вас, Шокарев. Разве вы Гринбах?
— Я Гринбах! — закричал с места нахальный Канаки.
— Будьте любезны к доске.
Канаки пошел с «камчатки» между парт, шепча: «Надо спасать положение».
— Расскажите нам, Гринбах, про систолу и диастолу.
Канаки беспомощно поглядел на класс. Несмотря на всю свою развязность, он не мог выжать из себя ни слова.
Со всех сторон слышалось змеиное шипение, но он ничего не улавливал и стоял, как голкипер на футболе, осыпаемый ударами и неспособный отбить ни одного.
— Плохо, Гринбах. Очень плохо. Садитесь. Кол вам за это. Брали бы пример с Шокарева: блестящий ученик.
Остаток урока прошел без происшествий. Юноши вышли на улицу и направились к погорельцам.
— Эй ты, симбурдал! Какого дьявола ты вылез отвечать, если ни черта не знаешь? — напустился на Канаки Листиков.
— Ну и что ж такого? — невозмутимо ответил Улька.— Лучше колятина, чем разоблачение. Верно, Самсон?
— Он прав,— сказал Гринбах.— Единицу я, конечно, исправлю, а трюк с фамилиями — за это, знаешь? Из гимназии вылететь можно.
— Да, да…— уныло сказал Шокарев.
— Такова жизнь! — умудренно промолвил Соколов.
Проходя мимо Пушкинской аудитории — белого здания, увенчанного бюстом великого поэта, гимназисты увидели витрину с жирной надписью: «Кто правит Совдепией?» Там были выставлены репродукции с тюремных фотографий Ленина и Дзержинского, снятых en face и в профиль. Ниже шла краткая информация о том, кто и когда находился в остроге и ссылке.
Гимназисты подавленно двинулись дальше.
— Что же станется со страной, если ею будут руководить бывшие преступники? — спросил Шокарев.
— Че-пу-ха! — грянул Гринбах.— «Преступники»… Их выставляют перед народом, как людоеда Губаря или Соньку — Золотую Ручку. А это святые люди. Да, сидели в тюрьмах, да, годами жили в ссылке, да, преступники в том смысле, что преступили законы царизма.
Евпатория почти не располагала промышленным пролетариатом. История классовой борьбы, терминология партий, да и самые имена больших революционеров не были знакомы евпаторийцам. Слышали они краем уха только о бомбистах — народовольцах и эсерах: Рысакове, Каракозове, Сазонове. Знали, конечно, о знаменитом провокаторе Азефе, знали о Керенском как о блестящем думском ораторе, но точно в таком же сенсационном ореоле реяли пред ними чемпион мира борец Иван Поддубный или великий клоун Владимир Дуров с его неподражаемой свиньей.
Слова Гринбаха несколько озадачили ребят. На миг он показался им человеком с какой-то другой планеты. Там жили эти «святые» — Ленин, Крупская, Калинин, Дзержинский, которые так неожиданно для них выплыли как бы из самой истории. Но вдалеке возникло здание театра, справа открылась библиотека, слева море,— Евпатория оставалась Евпаторией.
Саша Листиков сбегал в «рейнсковый погреб» и вышел оттуда с бутылкой водки, все опять стало на свои места. В том числе и сам Осваг. И все же, когда показалась, наконец, крыша булатовской виллы, Гринбах отвел в сторонку Бредихина и спросил:
— Хочешь прийти сегодня в Пушкинскую аудиторию? Там мой пахан будет читать лекцию о большевизме.
— Ну? Это интересно!
— Так придешь?
— Приду. А кто еще будет из наших?
— Один Шокарев. Напросился, понимаешь. Конечно, вход по запискам, но Володька меня не подведет.
Но вот уже и пепелище. Дед вышел к юношам навстречу, за ним бабушка, обтирая передником руки, осеребренные золой.
— Я говорил с отцом. Здравствуйте! — конфузливо начал Шокарев.
— Здравствуй, коли не шутишь,— сказал дедушка.
— С отцом я говорил. У него есть каменоломни. Знаете? Под деревней Орта-Мамай. Там режут ракушечник. Так вот папа сказал, что отпустит сколько нужно пиленого камня.