Существует мнение, что благодетельные реформы прошлого царствования, освобождая общественную жизнь, ослабляя административный гнет, в то же время ослабили значение, необходимый авторитет власти. Это мнение не лишено основательности, и вот почему:
Сущность петровского переворота состояла в том, что земский тип государства был заменен типом полицейским; что в его лице государство оторвалось от народных начал и для осуществления этого своего нового, чуждого русскому духу идеала – посягнуло на свободу внутренней, бытовой и нравственной жизни народа. Другими словами, или словами К. С. Аксакова: при Петре совершился разрыв власти с народом, «разрушился древний союз земли и государства и сменился игом государства над землею; русская земля стала как бы завоеванною, а государство с армиею чиновников – завоевателем»; древнее самодержавие возведено не только на практике (в силу случайности), но в принципе – в деспотизм (каковым оно, впрочем, было почти везде на современном Петру континентальном Западе), а свободно-подданный русский народ, свободно и сознательно призвавший к себе власть и давший ей неограниченный простор в свойственной ей сфере правления, «получил значение раба-невольника в своей земле». К чему привел этот новый, внесенный Петром строй государственной жизни к концу царствования императора Николая, известно всем. Необходимо было изменить этот строй. Ликвидация петровского переворота могла совершиться двумя способами: или сознательным отречением от иностранного пути, на который двинул Россию Петр; уразумением истинных русских основ государственного строя; возвращением на прежний, оставленный русский путь (что вовсе не означает возвращения ко всем внешним старым формам жизни, к невежеству, к суеверию, к деревянной лавке вместо плетеного стула и т. п., как думают в своей мудрости некоторые наши западники!); одним словом – восстановлением прежнего, полного доверенности и искренности союза между государством и землею, с предоставлением первому неограниченной свободы внешней политической власти или «правления», а последней: свободы внутренней, бытовой жизни, свободы духа и слова; или же дальнейшим движением по тому же иностранному пути, на который двинул Россию Петр, то есть тем процессом, которым ликвидировался в Европе всякий политический деспотизм, – процессом западноевропейского либерализма. Этот путь известен. «Новопреобразованные Петром русские, – поясняет „Записка“, – став в новое рабское отношение к власти, ощутили в себе политическое властолюбие; в классах, оторванных от народного быта, сейчас обнаружилось стремление к государственной власти»: при этом указывается на конституционные аристократические попытки при Анне Иоанновне и на 14-е декабря. К дальнейшему движению по этому пути и относятся те строки в «Записке», которые мы назвали пророческими ввиду событий последних лет.
Благодетельному успеху реформ прошлого царствования вредило именно то, что как государственные деятели, так и верхний, образованный класс общества и вообще так называемая «интеллигенция», заражены у нас духом именно западноевропейского либерализма. На все новые учреждения смотрели они сквозь призму западноевропейских либеральных доктрин как на уступки власти, как на ее политическое ограничение. Эти учреждения, эта доля свободы, предоставленная обществу, окрашивалась ложной окраской. «Идти по пути реформ» в понятиях наших так называемых либералов вовсе не значило возвратиться к древнему союзу власти с землею, а значило: идти к «увенчанию здания» учреждением (по любимому выражению наших газет) «однородным» с учреждениями европейских, «просвещенных, во главе прогресса и цивилизации стоящих стран». Это значит в то же время: стать на путь, который совершенно претит духовной природе русского народа, заменить искренность и доверие взаимных его отношений с правительством – началом антагонизма, умеряемого взаимным искусственным компромиссом; это значит установить господчину чуждой народному духу интеллигенции над народными массами, тиранию условно-либеральных чуждых доктрин над свободою жизни, над народною духовною самобытностью. Это значит осудить Россию на должность духовного прихвостня Европы, повторять ее зады, вкушать похмелье в чужом пиру, ибо смешно думать, что, став однажды на путь «европейского либерализма», наш государственный строй осядет на нечто несокрушимое и прочное, так как, за исключением Англии (поистине в своем историческом устройстве «неподражаемой»), в остальной Западной Европе таковых прочных основ государственного строя не имеется: на Францию даже и из наших «либералов» никто не отважится сослаться, а в Германии возникает общественный протест против парламентаризма или парламентской бюрократии, грозящей разрушением единству, величию и мощи Империи.