«Последнее предупреждение, если не хуже», — с тоской подумал он, ненадолго проснувшись, а затем снова впав забытье. В местах расположения пассажиров IV купе 6-го вагона произошли изменения. Аркадий Моисеевич почивал на нижней полке — на месте, где прошлой ночью спала Мелисса. Соответственно, она переместилась на место Фишмана, а Наденька осталась на своей верхней полке, где и была. Продолжительное отсутствие Павлова каждый из его попутчиков воспринял по-своему. Мелисса подумала, что он на нее обиделся.
Наденьке было все равно. А Фишман решил, что, Павлов от них, наверное, просто устал. Где-то среди ночи Павлов застонал, чем сильно обеспокоил проснувшегося Фишмана, который его разбудил и подал стакан кипяченой воды.
— Простите меня, Аркадий Моисеевич, я просто — мудак, — подытожил Павлов свое нелепое поведение.
— Ничего, Дима, все пройдет и забудется, — успокаивал его Фишман, полагая, что он терзается муками совести по поводу неловкого обращения с Мелиссой и Наденькой. Кроме неприятных болезненных ощущений, обусловленных похмельем, Павлов испытывал чувство морального угнетения. То, что он ухитрился спустить в ресторане без остатка все свои суточные и командировочные его, конечно, нисколько не вдохновляло, но и не слишком беспокоило, так как он еще не израсходовал ни одной копейки из переданного ему Олениной гонорара, который ему вскоре предстояло отработать. Как именно, он не знал, и это его пугало. Во всех предыдущих случаях, когда компетентные органы привлекали его к операциям против наркодельцов и валютчиков, суть его действий сводилось к тому, чтобы приманить к себе, а потом сдать с поличным людей, связанных с организованной преступностью. Так, он приобретал на черном рынке у мелких розничных торговцев-фарцовщиков по заранее составленной наводке на выданные ему деньги небольшие дозы героина-кокаина или небольшие суммы иностранной валюты: американские доллары и немецкие марки. Разумеется, он потом сдавал все это под расписку своему куратору. Когда ни о чем не подозревающие фарцовщики начинали относиться к нему, как к постоянному клиенту, он объявлял заказ на очень крупную сумму. После этого он уже имел дело с настоящими барыгами, которые, хотя и ворочали миллионами, являлись винтиками и шестеренками сложного механизма торгово-посреднических отношений советской «теневой» экономики. Ему было нисколько не жаль этих людей, которые, имея все, что нужно для жизни: кооперативные квартиры, машины и дачи, — все равно никак не могли остановиться в порочном, по его мнению, стремлении разбогатеть. Эти люди воспринимали деньги, как альтернативу Богу и Советской власти, как универсальный эквивалент всему земному и небесному: уму и глупости, гордыне и смирению, жадности и щедрости, звериной похоти и церковной благодати. На этот раз все было по-другому. Ему было искренне жаль Фишмана, который никоим образом не производил впечатления человека, замешанного в незаконном обороте наркотиков или валютных спекуляциях. А тут еще это злосчастное НЛО, которое бы век в жизни не встречать! Ровно в 08.30 его разбудила Алина, сообщив, что в V купе второго вагона его ждет какой-то калека, который, судя по всему, очень важная шишка, раз его разместили рядом с начальником поезда.
— Может, все-таки коллега? — поправил Алину проснувшийся Фишман.
— А я такая тупая, Аркадий Моисеевич, что для меня все равно: что коллега, что калека, что Вассерман, что басурман — ответила на его замечание Алина, и покинула купе, подчеркнуто вильнув бедрами.
— Вот, язва! — добродушно выругался Фишман и натянуто засмеялся.
— Мы уже в Сибири? — дала знать о себе Наденька, свесив голову с верхней полки.
— Давным-давно… — уныло отозвался Фишман.
— Сибирь, Сибирь! Как много в этом звуке для сердца русского слилось! — продекламировала проснувшаяся Мелисса. Однако Фишман не стал ее поправлять, в том смысле, что процитированные ею слова великого по-эта относятся более к Москве, нежели чем к Сибири. Павлов натянуто поздоровался со своими попутчиками, немало удивив их отсутствием бодрости духа.