– В какое время и в какую страну вы бы желали отправиться?– поинтересовался у него дон Аурелио.
– Надо подумать. Я еще не решил,– признался Ницше.
– А вы?– обратился дон Аурелио к Заратустре, который против своего обыкновения не взобрался на полуденную молитву на подоконник, а вместе со всеми сидел за обеденным столом и за обе щеки уплетал компот и фрукты.
– Душа, которая убоялась зла, не смогла выполнить своей духовной миссии и напрасно растратила свою жизнь во время пребывания в этом мире – мертва. Я останусь здесь и буду бороться до конца, чего бы это мне не стоило,– тихо и уверенно произнес Заратустра, чем немало поразил не только Павлова, но и Ницше.
По тому, как Дон Аурелио на него посмотрел, Павлов понял, что и ему придется отвечать на аналогичный вопрос. Он уже приготовился категорично высказывать свое фи, но таинственный сосед медлил, всматриваясь куда-то поверх его головы. Наконец, собравшись с мыслями, он спросил его:
– Скажите, у вас есть брат-близнец?
– Брат у меня есть, но он старше меня на семь лет, и я, честно говоря, видеть его не желаю,– сердито ответил Павлов.
– Понимаю. Он вам – не родной, и, кажется, про это знает. Вашего настоящего старшего брата тоже зовут Сергей, но он проживает не в Москве. И еще у вас есть родной брат-близнец, пропавший при довольно странных обстоятельствах,– огорошил Павлова Дон Аурелио.
– Не может быть?!– удивился Павлов, покрываясь от волнения потом.
– В советских роддомах подмена детей – обычное дело, особенно, если врачам надо скрыть смерть ребенка высокопоставленных родителей,– счел нужным заметить Ницше.
– Я, кажется, догадываюсь, о ком может идти речь, и, честно говоря, меня многое пугает: странные сны, подлое и лицемерное поведение моего старшего брата, внезапные провалы в памяти,– сказал Павлов, заикаясь и дрожа от волнения.
– Не переживайте так сильно. Я мог бы вам помочь отыскать ваших родных братьев и обрести настоящую семью, но при одном условии,– участливо произнес Дон Аурелио, пытаясь заглянуть Павлову в глаза.
– Договор, подписанный кровью?– дрогнувшим голосом спросил Павлов, не выдержав внимательный и пытливый взгляд своего собеседника.
Дон Аурелио откинулся на спинку стула, пригладил на голове ладонью правой руки короткие седые волосы, почесал кончик типично греческого носа, улыбнулся и сказал следующее:
– Я, конечно, не тот, за кого все меня все принимают, но к Вельзевулу и его воинству я, слава Богу, также не имею никакого отношения. Никаких договоров о возмездном оказании услуг со своими братьями по разуму я не подписываю. Завтра меня поместят в одиночную палату и попытаются превратить в "кочан". У меня осталось очень мало времени. Единственное условие, которое вы, Дмитрий Васильевич, должны выполнить, это – не забывать про меня, и хотя бы раз в год заказывать молебен за упокой души боярина Георгия.
– Я понял. Вы меня загипнотизируете. И что потом?– спросил Павлов, опасаясь неприятностей.
– Потом вы соединитесь с энергетическим двойником вашего брата-близнеца, в каком бы времени и пространстве он не находился, и разделите с ним его судьбу. Все произойдет в течение одного часа, а потом я вас разбужу. Вы будете знать, где он и что с ним. Если он жив, вы протяните ему руку братской помощи. Если его уже нет, что ж, C'est la vie,– одновременно обнадежил и напугал его Дон Аурелио.
– Курандера, то есть помощник вам не нужен?– встрял в их разговор Ницше.
– Ну конечно. Pourquoi pas? Будете во время сеанса читать стихи, поднимающие дорожное настроение. Желательно, чтобы в них упоминались море, ветер, волны и корабли,– охотно принял предложение Дон Аурелио.
– "Бессонница, Гомер, тугие паруса". И так далее. Подойдет? – и, не дожидаясь ответа, с небольшими запинками прочитал известное стихотворение Осипа Мандельштама:
– Отлично! То, что надо! И не будем терять времени. Сейчас 16.30. К ужину, надеюсь, управимся,– весело сказал Дон Аурелио, и Павлову ничего не оставалось, кроме как согласиться.
Дон Аурелио предложил Павлову прилечь на койку, вытянуть руки по швам, закрыть глаза, расслабиться и несколько раз сделать глубокий вдох и выдох. Ницше с волнением и дрожью в голосе начал читать стихи Мандельштама. В этот момент Павлов почувствовал себя в состоянии повышенной умственной чувствительности и расширенного восприятия, которое, правда, ни сопровождалось никакими галлюцинациями. Он уже собрался было встать со своей койки, поблагодарить Дона Аурелио за добрые намерения, и извиниться за свою невосприимчивость к гипнозу, как увидел себя в темноте, окруженной сферой чистого, но не слепящего яркого света.
– Иди и смотри!– услышал Павлов чей-то голос, и, сделав несколько шагов, упал, ударившись коленом о какой-то предмет.
– Тот ветеран,– подумал Павлов,– который набросился на батю в Парке культуры в День Победы, очевидно, и был моим родным отцом. Недаром он смотрел на меня со смесью страха, мольбы, удивления и отчаяния. Наверное, он узнал во мне своего пропавшего младшего сына и моего брата-близнеца. Тогда все становится на свои места, и мне, коли представилась такая возможность, следует выполнить свой долг, без страха и сомнений. К тому же я парень холостой. Дома меня никто не ждет. Кроме двоюродной сестры Людмилы и тетки Зои, никто из родственников меня не любит и не жалует…