Один из аспектов восприятия, глубоко травмирующий женщин, — это животный ужас при виде стареющей женской плоти. Он обнажает глубочайший страх перед женщиной и ее демонизацию, который в нашей культуре кристаллизуется в таких мифических существах, как мегера, фурия, вампирша, ведьма. Несколько веков охоты на ведьм — самой кровавой программы по истреблению в Западной истории — говорят о запредельной силе этого страха. Отвращение к старой женщине — одно из самых глубоких эстетических и эротических чувств в этой культуре. Женщины испытывают его в той же мере, что и мужчины. (Угнетатели, как правило, отказывают угнетенным в их «родных» стандартах красоты. В итоге угнетенные сами начинают верить в свое уродство.) Можно провести параллель между тем, как женщин калечат мизогинные представления о красоте, и тем, как на черных людей влияет общество, в котором стандарт красоты — это белая кожа. Несколько лет назад психологические исследования выявили, насколько рано и насколько глубоко черные дети в США усваивают белые стандарты привлекательности. Буквально у каждого ребенка в фантазиях проявлялось, что черные люди — некрасивые, странные, грязные, примитивные. Подобной ненависти к себе подвержены большинство женщин. Как и мужчины, они считают, что старые женщины «уродливее» старых мужчин.
В отношении сексуальности это эстетическое табу работает так же, как расовое. В этом обществе большинство непроизвольно поежится от мысли о половом акте между женщиной средних лет и молодым мужчиной — как у многих непроизвольно вызовет содрогание мысленная картина белой женщины в постели с черным мужчиной. Банальная драма, когда пятидесятилетний муж уходит от сорокапятилетней жены к двадцативосьмилетней девушке, не вызывает возмущения с точки зрения сексуальности, как бы люди ни сочувствовали брошенной жене. Наоборот. Все «понимают». Все знают, что мужчинам нравятся девушки, что молодые женщины часто хотят мужчин среднего возраста. Но никто не «понимает» обратную ситуацию. Если женщина сорока пяти лет уйдет от пятидесятилетнего мужа к двадцативосьмилетнему любовнику, это вызовет скандал и глубокое негодование как в социальном, так и в сексуальном смысле. Никто не возражает против влюбленных пар, где мужчина на двадцать или больше лет старше женщины. В фильмах это могут быть Джоан Дрю и Джон Уэйн, Мэрилин Монро и Джозеф Коттен, Одри Хепберн и Кэри Грант, Джейн Фонда и Ив Монтан, Катрин Денев и Марчелло Мастроянни; как и в реальной жизни, это правдоподобные, приятные глазу пары. Когда перекос в возрасте в другую сторону, у людей это вызывает недоумение, неловкость или вовсе шок. (Помните Джоан Кроуфорд и Клиффа Робертсона в Осенних листьях? Любовные истории такого рода уж слишком провокационны, чтобы часто появляться в кино, да и то лишь в виде меланхоличной повести с бесславным концом.) Обычная трактовка явления, когда юноша двадцати лет женится на сорокалетней женщине или мужчина тридцати лет — на пятидесятилетней, — это что он ищет мать, а не жену; никто не верит, что такой брак может продлиться долго. Для женщины испытывать эротические или романтические чувства к человеку, который годится ей в отцы, считается нормой. Если же мужчина влюбляется в женщину, которая по возрасту могла бы быть его матерью, сколь бы привлекательной она ни была, то навлекает на себя подозрения в крайней невротичности (что он жертва «Эдиповой фиксации», как сейчас модно говорить) и не воспринимается обществом всерьез.