Старение — это цикличный рок. Это кризис, который никогда не проходит, потому что тревога не может исчерпать себя. Это кризис воображения, а не «реальной жизни», и как следствие он запускается по кругу вновь и вновь. Территория старения (в отличие от подлинной старости) не имеет четких границ. До какого-то момента каждый определяет их сам для себя. В начале очередного десятилетия — после того как уляжется начальный шок — трогательный и отчаянный инстинкт выживания толкает многих женщин отсрочить рубеж до следующей круглой даты. В подростковом возрасте тридцатилетие кажется концом жизни. В тридцать женщина откладывает свой приговор до сорока. В сорок она снова дает себе еще десять лет.
Я помню, как плакала моя лучшая подруга по колледжу в свой двадцать первый день рождения. «Лучшая часть моей жизни позади. Больше я не молодая». Она училась последний год; близился ее выпускной. Сама я была на первом курсе, куда поступила очень рано, в шестнадцать. Я растерялась и неумело попыталась утешить ее — двадцать один, сказала я, это еще не так уж много. Откровенно говоря, я не понимала, чем она так расстроена. Для меня это означало что-то хорошее: теперь можно самой отвечать за себя, быть свободной. В шестнадцать я была еще слишком юна, чтобы ощутить на себе это расплывчатое, амбивалентное требование общества перестать думать о себе как о девушке и начать думать как о женщине. (Сейчас в Америке это требование может подождать до тридцати, а то и дольше.) Но даже если ее печаль показалась мне абсурдной, я должна была понимать, что подобные переживания у юноши, которому исполняется двадцать один, были бы не просто абсурдны — они вообще трудно вообразимы. Только женщины переживают о возрасте так нелепо и надрывно. И, как это бывает с кризисами, ненастоящими по сути, а потому непроизвольно воспроизводящими себя (поскольку опасность по большому счету — фикция, отрава воображения), моя подруга в дальнейшем вновь и вновь проходила через те же страдания, каждый раз как в первый.
Я была на ее тридцатом дне рождения. Она имела за плечами внушительный послужной список романов, большую часть десятилетия провела за рубежом и только недавно вернулась в США. Когда я познакомилась с ней, она была симпатичной; теперь стала красавицей. Я пошутила над тем, как она плакала по поводу своего двадцатиоднолетия. Она посмеялась и сказала, что не помнит такого. Но тридцать, вздохнула она, это уже в самом деле конец. Вскоре она вышла замуж. Теперь ей сорок четыре. Пускай она уже не красавица в общепринятом смысле этого слова, она всё еще эффектна, харизматична и полна жизни. Она работает учительницей младших классов; ее муж, на двадцать лет ее старше, — моряк торгового флота. У них один ребенок, ему девять. Иногда, когда муж в отлучке, она заводит любовника. Недавно она сказала, что сороковой день рождения дался ей тяжелее всех (на нем я не присутствовала), и хотя ей осталось всего несколько лет, она собирается наслаждаться жизнью, пока может. Она превратилась в одну из тех женщин, которые при каждой возможности в каждом разговоре упоминают свой возраст и делают это со смесью напускной отваги и жалости к себе, и этим сантиментом не сильно отличаются от женщин, которые о своих годах регулярно врут. Тем не менее старение расстраивает ее куда меньше, чем двадцать лет назад. Рождение ребенка, тем более довольно позднего — когда ей было за тридцать, — определенно помогло ей смириться со своим возрастом. Полагаю, в пятьдесят она не менее мужественно продолжит откладывать отставку на потом.
Моя подруга — из наиболее удачливых и стойких жертв кризиса старения. Большинство не так сильны духом и не так безобидно комичны в своем страдании. Но почти все женщины испытывают его в том или ином виде, этот повторяющийся паралич воображения, который начинается еще в юном возрасте и низводит их жизнь до вычисления потерь. Правила общества жестоки к женщинам. Обреченные своим воспитанием никогда по-настоящему не повзрослеть, они и устаревают раньше, чем мужчины. Многим женщинам до тридцати лет не удается обрести относительную сексуальную свободу и реализовать свои потребности. (Женщины созревают так поздно — явно позднее, чем мужчины, — не по биологическим причинам, но потому что наша культура тормозит их развитие. Почти все пути для выплеска сексуальной энергии, доступные мужчинам, для женщин закрыты, и как следствие им требуется так много времени, чтобы хоть отчасти преодолеть внутренние ограничения.) И как раз когда они достигают своей сексуальной зрелости, они уже перестают считаться сексуально привлекательными. Двойной стандарт старения отнимает у женщин эти годы — между тридцатью пятью и пятьюдесятью, — когда они, вероятно, могли бы достигнуть пика своей эротической жизни.