Проделав несколько таких довольно рискованных переходов, мы оказывались на чудесном плато, поросшем кедровником. Здесь мы отдыхали.
Но «Столбы» не были пределом наших скитаний: нас привлекала таежная чаща, мы любили ходить на «дикий камень».
Свежими и жизнерадостными возвращались мы домой, в Красноярск, после таких походов.
Во время экскурсий по окрестностям Красноярска я собирал зоологические коллекции. От зоологов я слышал, что мир пауков России изучен чрезвычайно слабо. Это обстоятельство побудило меня начать арахнологические сборы. При мне всегда находилось необходимое снаряжение: пробирки с древесным спиртом. Я забирался в глухую чащу, всматривался в узоры упругой паутины, отыскивал паука и изобретал методику его поимки.
В одних случаях паук занимал центр сплетенного им сооружения: поймать его было нетрудно. В других случаях паук ютился где-либо под листочком, к которому вел сигнальный туго натянутый провод от паутины: стоило какой-либо мухе запутаться в тенетах, как колебание паутины тотчас же отражалось на сигнальном проводе, бдительный паук молниеносно приближался к месту происшествия и схватывал свою жертву. Этот условный рефлекс пауков-тенетников я использовал для их поимки. Подойдя к натянутой паутине, я тоненькой веточкой качал паутину'. Обманутый паук обнаруживал свое местопребывание и попадал в мою пробирку.
У некоторых категорий пауков был выработан такой инстинкт самосохранения: стоило только подойти к нему и слегка пошевелить тот листочек или веточку, на которых он сидел, как паук стремительно падал вниз на тоненькой шелковистой паутине. Этой особенностью я и воспользовался: найдя паука, я тревожил его покой и подставлял пробирку с таким расчетом, чтобы паук, спасаясь от опасности, сам спускался в подготовленную для него консервирующую жидкость.
В конечном итоге у меня собралось 500 пробирок с пауками Енисейской губернии. Эту коллекцию я передал впоследствии Зоологическому музею Академии наук.
Наступила осень. Студенческая молодежь разъехалась по своим вузам. Двери университета для меня были закрыты, другие вузы меня не интересовали, и я решил никуда не поступать, а остаться зимовать в Красноярске.
Зима прошла в самообразовании: запоем читал русских классиков, упивался Достоевским и Щедриным, по Виндельбанду и Фалькенбергу штудировал историю философии увлекался «Историей индуктивных наук» Уэвелля, конспектировал «Происхождение видов» Дарвина и с огромным удовлетворением проглатывал книжки серии «Жизнь замечательных людей» в издании Павленкова.
Большое влияние оказали на меня доктор Владимир Михаилович Крутовский и его жена Ольга Симоновна. Это были прогрессивно мыслящие люди, возле которых концентрировались в Красноярске все политические ссыльные. Эта семья оказала активную помощь В. И. Ленину и Н. К. Крупской в период их жизни в Минусинске. Крутовские, считавшиеся политически неблагонадежными, пользовались огромным авторитетом среди красноярской интеллигенции.
Владимир Михайлович заведовал фельдшерско-акушерской школой, Ольга Симоновна руководила работой книжного склада и библиотекой Общества содействия народному образованию. Общество организовало воскресную школу для взрослых, в которой я стал преподавать естественноисторические науки. Работа давала мне огромное удовлетворение. За всю свою жизнь я имел возможность только одну эту зиму работать в воскресной школе, но память о ней, самую светлую, я сохранил навсегда.
Наступил 1900 год. Узнаю, что военный министр Куропаткин, остановившийся в Красноярске по пути на Дальний Восток, сообщил в разговоре городскому голове Шепетковскому, что добивается права поступления в Военно-медицинскую академию для лиц, окончивших полный курс реального училища. Это обстоятельство заставило меня задуматься. Я знал, что в Военно-медицинской академии преподает зоологию Н. А. Холодковский, что там хорошо поставлено преподавание ботаники, что физиологию читает И. П. Павлов, анатомию — Таренецкий. К медицине я в то время тяготения не имел; тем не менее у меня зародилась такая мысль: нельзя ли, получив медицинское образование, закрепиться на кафедре зоологии, с тем чтобы работать не по медицинским дисциплинам, а по биологии. Теоретически я представлял себе это дело вполне осуществимым, конкретного же ответа мне никто в Красноярске дать не мог. Брошенная Куропаткиным фраза лишила меня покоя. Красноярск потерял для меня свое обаяние, меня снова потянуло в Петербург.