В это время в Юрьеве работали два зоолога: знаменитый Кеннель, читавший курс на немецком языке, и молодой тогда еще профессор А. Н. Северцов, восхищавший студенческую молодежь своими блестящими по форме и строгими по содержанию академическими и публичными лекциями.
Меня потянуло к Северцову. Но как получить легальный доступ в университет, слушать его лекции, прорабатывать практические занятия? Ведь у входа в здание анатомического корпуса, в котором помещалась кафедра Северцова, толпились так называемые «педеля», которые не пропускали в университетские апартаменты посторонних, тем более лиц в ветеринарной студенческой тужурке. Я переодевался в штатское платье, примыкал к группе студентов-фармацевтов, не носивших форменной студенческой одежды, и свободно проходил в те кабинеты и аудитории, которые меня интересовали. За короткий срок моя фигура достаточно примелькалась, так что мое пребывание в университетских зданиях никого в дальнейшем не волновало.
Желая по-настоящему изучить университетский курс зоологии, я подошел к профессору Северцову, рассказал о своем положении и просил разрешения посещать его лекции. «Пожалуйста, слушайте мои лекции, — ответил он, — но помните, что я о вашем присутствии в аудитории знать не буду, знать не должен». Ответ, характерный для уяснения той обстановки, которая царила в первые годы XX столетия в российских университетах.
Я стал усердным посетителем лекций и вместе со студентами-естественниками проходил практические занятия. Как сейчас помню свою первую встречу с молодым тогда еще ассистентом Северцова М. М. Воскобойниковым.
М. М. Воскобойников отнесся ко мне исключительно тепло, чутко и радушно, снабдил меня микроскопом. Я занимался в тех же условиях, что и студенты. «Если вас спросят, кто вы такой, отрекомендуйтесь студентом-фармацевтом, и тогда будет все в порядке», — вот совет, данный мне Воскобойниковым. Его участие произвело на меня огромное впечатление, и я сохранил о Воскобойникове самое светлое воспоминание.
Во время зимних каникул я поехал в Петербург к родным, которые к этому времени перебрались из Красноярска в столицу. Отец готовился к новой службе — ему предстояло ехать в Маньчжурию, в Харбин, на строительство Восточно-Китайской железной дороги. Командировка его намечалась на 3 года.
Не могу забыть одного эпизода, относящегося к этому времени. Приехав в Петербург, я по старой памяти зашел к Дукельским, к которым относился очень хорошо. Увидев на мне студенческую тужурку и узнав, что я поступил в ветеринарный институт, Николай Аполлонович недвусмысленно выразил свое отрицательное отношение к избранной мною специальности. Это меня так глубоко уязвило, что я поднялся со стула, демонстративно ушел и больше никогда у них не появлялся.
Этот случай, как и ряд последующих, когда явно высказывали недоброжелательство к ветеринарии, служили могучим стимулом для дальнейшего укрепления во мне чувства «ветеринарного патриотизма». К тому же с каждым курсом росла моя привязанность и к своему институту, и к городу Юрьеву.
На втором курсе я слушал прекрасные лекции по эмбриологии молодого профессора С. Е. Пучковского, читавшего настолько четко, ясно, образно и доступно, что про него шла молва, будто бы «его и лошади понимают»! Он был кумиром студентов. Он подкупил меня широким общебиологическим кругозором и глубиной излагаемых проблем. Манера держаться на кафедре была у него чрезвычайно своеобразная: во время чтения лекции он сидел на стуле, закидывая одну ногу на другую, и беспрерывно курил. Ни лишнего жеста, ни театральной позы, ни патетического возгласа, ни торжественного пафоса у него не было. Наоборот, он держал себя исключительно просто и скромно. Мы гордились этим профессором и широко популяризировали имя Пучковского в студенческой среде…
Физиологию нам читал профессор Яков Кузьмич Неготин. Не знаю, как это могло произойти, но у студентов он не пользовался никаким авторитетом, все его заочно именовали Яшкой и по очереди ходили слушать его лекции. Читал он их неважно, хотя знал отдельные разделы физиологии превосходно и отличался конструкторскими способностями, умея совершенствовать различные приборы для экспериментирования. В это время уже гремело имя И. П. Павлова, проповедовались новые воззрения на физиологию пищеварения, популяризировались опыты по мнимому кормлению, накапливался интереснейший материал по условным рефлексам. Неготин, конечно, был в курсе всех этих новинок, однако, будучи посредственным педагогом, заинтересовать своей специальностью студенческую молодежь не сумел.