Среди торгашей, мясников стало накапливаться недовольство: «Не было врача — все было хорошо; появился врач — пошли новые порядки; нам сплошной убыток, да и печенки исчезли из продажи». Однако находились в городском хозяйственном управлении и культурные работники, которые поддерживали мои санитарно-ветеринарные реформы. В конечном итоге удалось добиться того, что в 1910 году была построена новая каменная бойня, оборудованная столами и кабинетом врача.
Упорядочению и других сторон ветеринарно-санитарного дела я старался уделять больше внимания. Дело у меня было поставлено так, что о каждом случае смерти животного я получал срочное уведомление, давал распоряжение о вывозе трупа на зоокладбище, где к определенному часу подготавливалась могила. Когда все было организовано, приезжал я с фельдшером и санитарами и производил вскрытие.
Одно из вскрытий чуть было не закончилось для меня трагически: работая без перчаток, я случайно оцарапал левую руку и заразился карбункулезной формой сибирской язвы. Три дня болезни носили весьма тревожный характер: высокая температура, тяжелое самочувствие, появление признаков цианоза вызывали сомнение в возможности выздоровления. Противоязвенной сыворотки в Аулие-Ата не было, а до Ташкента — 360 верст колесного пути. И я начал лечиться домашними средствами — прижигал пораженный участок раскаленным железом до обугливания ткани. Эту процедуру пришлось провести два раза. После второго прижигания дело пошло на поправку, только рана длительное время не зарубцевывалась, и я долго ходил с повязкой.
Работа городского ветеринарного врача доставляла мне гораздо больше удовлетворения, чем пунктового, где было много канцелярщины, ведь на пунктового врача возлагалась работа, не имеющая отношения к ветеринарии, — взимание процентного сбора с гуртового скота.
Успехи в организационной деятельности, хорошее отношение населения и ощущение полезности своей работы — все это влияло на меня благотворно, удесятеряло мою энергию.
Летом 1910 года, подражая многим русским, давно осевшим в Туркестане, мы купили небольшой домик, слепили своими руками глиняный дувал, выровняли дворик, посадили вишневые кусты и небольшую грушевую аллею.
У нас сложилась дружная, хорошая компания. Квартиру Скрябиных, одна из комнат которой была моим кабинетом с солидной библиотекой и довольно хорошим музеем, знали не только местные жители. Нередки были случаи, когда тройка почтовых, запряженная в тарантас, звеня бубенчиками, останавливалась у наших ворот и незнакомые люди, спросив: «Здесь ли квартира ветеринарного врача Скрябина?» — вылезали из повозки, входили в дом, знакомились и находили у нас радушное гостеприимство. Мы всегда были рады приезжим. Из разговора выяснялось, что это либо геологи, либо работники земельной управы, либо члены очередной научной экспедиции, направлявшиеся в Семиречье и заехавшие по пути к нам. Обычно разгоралась оживленная беседа. Приезжие рассказывали новости о тех местах, откуда они прибыли, мы — о жизни, которую вело наше общество и наш край.
Самыми частыми гостями были ветеринарные врачи. Смело могу сказать, что во время нашей жизни в Аулие-Ата все ветеринарные врачи, проезжавшие в ту или иную сторону по Кабулсай-Верненскому тракту, заезжали к нам, не будучи с нами знакомыми.
Наш домишко стоял на Бурульской улице, как раз напротив почтовой конторы. Почта, которую привозили на лошадях, поступала в Аулие-Ата первое время 3 раза в неделю, а затем — ежедневно. Окно почтовой конторы, возле которого почтальон сортировал корреспонденцию, нам было видно отлично. Мы этим пользовались и получали свежие газеты и журналы без промедления.
Как я уже говорил, мы получали большое количество газет, художественной и научной литературы. Мы стремились быть в курсе событий общественной жизни, и это, безусловно, притягивало к нам аулие-атинское общество.
Нередко по вечерам собирались у нас знакомые: судья, врачи, лесничий, работники городского управления. Уютно шумел самовар на круглом столе; Лиза разливала душистый чай, и шла оживленная беседа, перерастающая подчас в горячий идейный спор.
Это были 1909–1910 годы, глухие годы, по выражению поэта. От скуки, от отсутствия общественных интересов часть интеллигенции города опустилась, разочаровалась, ни во что не верила, пила горькую. И вполне понятно, что частой темой нашего спора была тема о смысле и цели жизни, о назначении человека, о труде, о счастье.