Она держится просто, читает хорошо и оставляет приятное впечатление.
Инзов сидит тут же. Он ходит аккуратно на репетиции, угрюмо сидит в углу и за весь вечер не произносит ни одного слова.
Дальше мы слушаем другого чтеца. Он читает с пафосом, особо выделяя самые скорбные слова, как-то: «полумертвые», «проклятая стезя» и т. д.
Мне не нравилось ни стихотворение, ни как его читали, но многие из присутствующих были иного мнения, и чтецу хлопали, поздравляли с успехом. Я молчал. Лиза меня понимала, это я видел по беглому взгляду, что бросила она в мою сторону.
В клуб на представление собралось так много народу, что были забиты все коридоры. Концерт публике нравился, выступавшим преподнесли много цветов.
Вдохновленные успехом, «артисты» решают теперь ставить пьесу. Весть эта облетает весь город. Он жаждет увидеть пьесу, ждет ее. Но какую выбрать? После долгих споров останавливаются на «Норе» Ибсена. Всю пьесу артистам не поднять. Решили поставить отдельные отрывки. Нору играет Лиза. Играет хорошо. Она, безусловно, талантлива, это утверждают все. Пьеса прошла с огромным успехом, и энтузиасты берутся за новый спектакль.
У Лизы теперь нет ни одной свободной минуты. Кроме репетиций и выступлений, в клубе она занимается с детьми. Лиза увлеклась преподаванием. Дети ее очень любят. Оба мы трудимся увлеченно. Интересуемся работой друг друга; мне близки дела Лизы, ей — мои.
…У меня была собрана уже довольно большая гельминтологическая коллекция, и я, чувствуя себя беспомощным в смысле ее разработки, решил организовать рассылку отдельных экспонатов специалистам для определения. Довольно большую партию нематод от птиц я направил профессору Н. А. Холодковскому, от которого вскоре пришло письмо. Н. А. Холодковский извещал меня, что он не специалист по нематодам, а потому за определение их взяться не может. Пробирку с трематодами из печени врановых птиц я послал доктору П. Ф. Соловьеву, работавшему в Зоологическом кабинете Варшавского университета.
Прошло несколько месяцев, и я, к своей неописуемой радости, получаю от Соловьева оттиск его работы с описанием этой трематоды, оказавшейся новым видом, названным к тому же моим именем — «дикроцелиум скрябини». Мне трудно сейчас воспроизвести и сотую долю того ребяческого восторга и искренней радости, которые обуревали меня в день, когда я получил этот подарок.
В ответ на любезность я послал Соловьеву целую группу гельминтов для определения. Статью «Паразитические черви птиц Туркестана» Соловьев опубликовал в 1912 году, причем она содержала описание нового рода нематод — эхинурия из опухоли желудка уток.
Не могу пройти еще мимо одного факта, который сильно меня взволновал. Редактор «Вестника общественной ветеринарии» профессор Савваитов задумал реализовать интересную идею: выпустить биографические очерки деятелей ветеринарии. С этой целью он регулярно печатал в своем журнале небольшие статьи о жизни и деятельности ветеринарных работников. С большим волнением и радостью — не скрою — увидел я в одном из номеров этого журнала свою биографию с полным перечнем моих опубликованных работ и фотоснимком.
Наступил 1911 год. Пять лет нашей туркестанской жизни остались позади. Мысль о перемене места, о выезде из Туркестана в другие, более культурные места становилась прямо-таки навязчивой. Я стал отчетливо понимать, что если первые годы пребывания в Туркестанском крае шли мне на пользу, то теперь жизнь здесь задерживала мой рост как специалиста. Я не имел нужного мне научного руководства, да и вообще не имел абсолютно никаких условий для специализации. Так же считал и мой отец, который жил теперь в нашей семье.
В конце 1910 года благодаря настойчивости и энергии Маруси удалось разыскать нашего отца, прожившего 11 лет в Маньчжурии, где он работал на Восточно-Китайской железной дороге. Ему было в то время 61 год. Утомленный перипетиями жизни, он нуждался в отдыхе, в покое, в обществе близких.
Ранней весной 1911 года отец приехал к нам в Аулие-Ата. Почувствовав хорошее к себе отношение, остался жить с нами. Отец всей душой полюбил свою невестку и трехлетнего внука и старался, чем только мог, быть нам полезным. В это время двор нашего дома представлял собою весьма своеобразное зрелище. В одном загоне на цепи сидел небольшой, но достаточно дикий волчонок; на жердочке под навесом гордо восседали хищные птицы, привязанные за ноги, — луни, сокол и крупный филин; по двору на свободе расхаживал аист, наводивший страх на несколько выводков цыплят и утят. Отец с удовольствием помогал нам ухаживать за «зверинцем».