Выбрать главу

Мы становимся участниками Его новой жизни, действующей в нас, если мы становимся — внутренно и мистически — участниками Его живительных и благословенных страданий, если внутренно «пригвождаем» ко Кресту ветхого нашего, узко–самолюбивого и эгоцентрического человека. Мы становимся тогда «един дух» с Ним. Что может быть ближе? Бог уже не только близкий, милосердный Помощник, а — Тот, Кто постоянно соприсутствует нам, соединяет нас с Собой, преображает нас, так что мы становимся живыми ветвями на Нем — Божественной Лозе, членами Тела Его, собратьями и сонаследниками Сына Божия, участниками Его послушания и Его славы, единения с Ним в постоянном сознании своего ничтожества, своего несовершенства, своей бедности. Но в Нем уже теперь и богатство и избыток, и сила эта, покоряющая, преображающая, захватывающая нас, называется: любовь Христова. «Любовь Христова объемлет нас, рассуждающих так: если один умер, то все умерли. А Христос за всех умер, чтобы живущие уже не для себя жили, а для Умершего за них и Воскресшего» (2 Кор. 5. 14–15). И мы все, объединенные в одно Тело Христово, «растем возрастом Божиим (Кол. 2.19).

Мы видели: христианский религиозно–мистический опыт соединяет в себе трансцендентность с имманентностью — «максимум» трансцендентности с «максимумом» имманентности. «Вечная Жизнь», которая пребывала у Отца, открылась нам и мы видели и свидетельствуем, ибо мы видели Его, Который есть Вечная Жизнь, и рассматривали своими глазами, и уши наши слышали, и руки наши осязали, трогали Его. Слово Божие «вселилось в нас — обитало с нами», Слово стало плотию, и мы видели, своими глазами, славу Его. Сияние славы Отчей и близость к нам — соединяются в лице Иисуса Христа. Если мистическому опыту — всякому — свойственно до известной степени соединение этих двух черт, этих двух, казалось бы, противоположных переживаний, — ощущения трансцендентности, безмерного, недосягаемого величия Бога (и своей малости перед Ним), и, вместе с тем, ощущения захватывающей, покоряющей близости Божественного, то в совершенно исключительной и неповторимой степени соединяются они в христианстве. Ибо здесь и трансцендентность и близость Божия раскрылись в историческом факте, в историческом Лице. Слово Божие действительно стало плотию, стало братом нашим, вошло в нашу земную, историческую жизнь, и мы трогали Его нашими руками, и это было и есть: Вечная Жизнь!

Эти отдельные «лучи», отдельные «аспекты» Божественного воспринимались, однако, нередко в истории человечества в разрозненном и вместе с тем в искаженном виде. Есть ряд религиозных миросозерцаний и мироощущений, где восприятие имманентности господствует, и настолько, что теряется идея святости Божества, вознесенности Его над миром. Божество всецело отождествляется с миром, с различными фазами и перипетиями его судеб. Оно раждается из мирового яйца (так, напризмер, в космогонии древне–греческих орфиков), оно растерзывается на куски в лице молодого бога Диониса, чем, согласно богословию тех же орфиков, обозначается и объясняется греховная множественность предметов и явлений мира. Особенно в первобытном культе Диониса, в его диком экстазе ярко выразилось пантеистическое восприятие Божества. Оргии Диониса, совершавшиеся в давне–греческие времена, задолго до рассвета антично–греческой культуры 5–го и 6–го веков, в ущелиях и на вершинах Киферона, были праздником восстановления, пробуждения жизненных сил природы, праздником возвращения весны. Ликовали все звери и вся растительность. Из коры дубов капали мед и молоко, из недр земли, где ударял о землю тирс (увенчанный плющем жезл) вакханок, струились источники вина. Люди и звери участвовали в одном огромном хороводе преизбыточествующего веселия. Молодые матери, бросавшие в диком исступлении свои дома и семьи, прижимали к набухшим молодым грудям сосунков лани или маленьких волчат. Это был буйный подъем жизненных, природных — животных сил, затемнявших сознание, заливавших своими волнами чувство нравственной ответственности в человеке. Человеческая личность терялась, становилась лишь всплеском, лишь несущейся струйкой, каплей в буйном потоке живоносного, экстатического веселия. Поклонниками и поклонницами Диониса разрывались на части молодые козлята или бычки (а иногда, согласно древним легендам, и люди) и тут же пожиралось их еще дымящееся, кровавое мясо. Это была религия дикого разгула природных, стихийных сил, «пес plus ultra» имманентности. Божество снижалось до стихии, становилось ее рабом, рабом вечно повторяющегося круговорота ЖИЗНИ И смерти («колесо бывания» трохоч ttj<s уегеаеоуч). Когда каждую весну Дионис возвращался к своим поклонникам в обновленной жизни, то для того, чтобы снова и снова быть растерзанным на куски, воплощая в себе эту постоянную, неизменную и лишенную конечного смысла драму возрождения и умирания природных сил.