– Не знаю, смогут или нет, но я уверен, что скоро поднимутся. Нам надо подготовиться, – мужчина судорожно сглотнул.
Филомена встала с постели, натянула босоножки.
– Что надо делать?
– Собирай все режущие и колющие предметы. А я забаррикадирую дверь. Не хочу ни с кем драться, но если они сами к нам полезут – придется. Будем отбиваться, чем сможем.
– Рамон…
– Что еще нам остается?
За последующие десять минут у двери выросла хаотичная комбинация из дерева и металла – Рамон перетащил к ней всю мебель, какую можно было поднять в одиночку. Сняв насквозь мокрую от пота майку, он сел на нижнюю ступеньку и вздохнул:
– Долгая может выдаться ночь, – Элинор тем временем собрала в одну кучу потенциальное оружие: молоток, тесак для мяса, топорик… – А крышку деревянную зачем? – спросил недоуменно Рамон, когда подошел осмотреть амуницию.
– Ну… Можно как щит использовать, если все совсем плохо окажется.
Рамон не сдержал околоистеричный смешок, взяв крышку за большую ручку:
– А что, удобно. И топором не сразу пробьешь.
– Вот до чего мы дошли, – горько изрекла Элинор, обведя рукой баррикаду и орудия. – Хотели тихой, спокойной жизни, а теперь готовимся отбивать штурм.
– Кто же знал? Вдуматься только: я проделал такую работу; мы забрались в самое безлюдное место в радиусе сотни километров, но нас и здесь достали! И все рискует стать еще хуже, чем было, из-за каких-то подонков, будь они прокляты! – Рамон сплюнул. Его лицо ожесточилось, и будь он в состоянии видеть себя со стороны, понял бы, почему эта перемена вызвала у Элинор заметную неприязнь.
Ночь подобралась вплотную, давила на веки, и усталость мало-помалу вытесняла нервозность. Головы Рамона и Элинор склонились в сладкой дрёме, потом – в крепком сне прямо на посту у баррикады.
Он проснулся первым. Нестерпимо ныла спина и затекла шея: стул оказался не очень удобной кроватью. Рядом в похожей позе сопела любимая, подперев голову рукой. Волосы закрывали ее красивое лицо, а локоть грозил вот-вот соскользнуть со спинки.
Оборонительное нагромождение не претерпело видимых изменений. А если б и претерпело, им предшествовал бы шум, какой сложно проспать. Рамон протер слезившиеся глаза, потянулся и посмотрел на часы: семь утра. С опостылевшей за последние дни осторожностью он приблизился к двери, точнее – к тому, что свалил перед ней накануне. Стало очевидно, что из-за баррикады звуки долетали хуже, а значит – можно не услышать происходящего на первом этаже. Впрочем, Рамон был уверен: гости никуда не делись. Мужчина не уловил, разговор ли то был, топот ног или далекий грохот металла, сбрасываемого в кучу, – вибрации, ощущавшиеся в воздухе, раздражали слуховые рецепторы.
– У-у-у-у… м-м-м-м-м…, – он не сразу понял, что мычание загнанного зверя рвалось из его собственной груди. Утробное, нездоровое. Той же природы, что и ненависть к людям, от которой Рамона буквально трясло. Куда ему идти, если он лишится этого места? Как жить, если Элинор утратит всякое уважение и доверие к нему?
А она может… Сколько вытерпит использовать ведро в качестве отхожего места? А вдруг собиратели не уйдут до того, как кончится питьевая вода? Немногочисленные и уже не новые наряды скоро износятся, сможет ли он купить Элинор новые на свою скромную зарплату помощника охранника? Ведь и эту работу ему только обещали. Рамон чувствовал, как рассеивается приятная дымка его воображаемой реальности и проступает оскал объективной. Черт возьми, это же так очевидно! Почему эти вопросы во всей своей масштабности пришли ему на ум спустя месяц? Вероятно, они и не давали Элинор покоя в первые дни; из-за них она попыталась убежать, захватив лишь сумочку с документами и небольшую сумму денег. Тогда Рамон не придал этому значения, а сейчас, еще раз прокручивая в памяти неудавшийся побег, вспоминал детали.
Нужно что-то предпринять. Он просто сойдет с ума, если Элинор однажды пойдет по стопам Магды и станет кричать, обвинять, уничтожать остатки его достоинства взрывами истерики.
Высокие визгливые голоса, а также звонкие и совсем писклявые, напоминающие крики чаек. Это что, женщины и дети?! Рамон не слышал, чтобы среди шакалов-собирателей была хоть одна женщина, про детей и говорить нечего. Значит, в пансион забрался кто-то еще.
Открывшийся только что факт, вкупе с осознанием хрупкости их с Элинор отношений толкал на риск.
– Ой! – рука Элинор все-таки сползла со стула, и женщина ударилась головой. – Рамон, что…? – она встрепенулась, стала дико озираться. – Который час? Они еще не пришли?
– Нет. Мы к ним сами пойдем.
– Погоди, ты же сказал…