– Да, я помню все твои рассказы.
– Он заслужил такой финал. И остальные – тоже. Хватит с меня. Я делала все, что от меня хотели, себе в ущерб так долго. Теперь никому ничего не должна. Мы с тобой свободны, милый Рамон. Свободны жить.
– Свободны, – подтвердил Рамон. – Оазис ждет.
***
Почти во всех окнах пятнадцатиуровненых резиденций, коих в блоке насчитывалось почти два десятка, горел свет. Впрочем, разный: белый, желтый, синеватый; яркий и тусклый. Он представал во всех обличиях перед глазами Элинор, по мере того как лента электротротуара медленно ползла вперед, приближая ее к входу номер двадцать семь девятой резиденции. Это было второе по длине здание блока, тянувшееся на триста с лишним метров, из-за чего получило прозвище "горизонтальный небоскреб". Улочки здесь задумали исключительно пешеходными и потому узкими; в щель между соседними резиденциями втиснулись две бегущие в противоположные стороны дорожки. К домам прилегали обычные, без признаков жизни тротуары, отделенные электрических барьерами.
Днем гиганты из бетонных блоков прятали от пешеходов синеву неба, нависая сверху депрессивной тенью, а ночью – и без того редкие над городскими крышами звезды и серебро облаков на фоне луны. Элинор чувствовала себя здесь будто на дне узкого, но очень высокого каньона. С ускользающими из него воздухом и светом растворились на фоне бесконечных стен десять лет ее жизни. Именно столько требовалось отработать филомене, чтобы предоставленное Орденом во временное пользование жилье стало ее собственностью.
И вот уже два месяца как выполнены условия контракта. Ордену она более ничего не должна. Обществу – и подавно. Она помогла за это время стольким людям, скольким простой обыватель и за три жизни не смог бы. А вот семья… С ней несколько сложнее.
На входе, похоже, кого-то стошнило – Элинор в последний момент увидела лужу и отшатнулась, чтобы не наступить. Лифт-холл источал привычный запах хлорки: уборочные антерпризы считали, что кроме самых дешевых моющих средств эконом-резиденциям ничего не полагалось. Впрочем, уж лучше терпеть их, чем затхлый табачный дух.
Закрыв за собой решетку, женщина нажала на кнопку с цифрой одиннадцать. Какие-то отморозки выковыряли двенадцатый этаж. Что ж, она давно разобралась, что за контингент проживал в подобных блоках сектора. Таких, как она – кто совестливо жертвовал своим временем и силами, отдавал все и просил минимум, кто никому не портил жизнь – было тут меньшинство. А вот безработных, никчемных и беспомощных проживало великое множество. Зачем они существовали? Они не приносили никакой пользы. И, тем не менее, имели все то же, что и Элинор.
Так чего ради она оставалась другой так долго? Эти люди злы, бедны, несчастны – она тоже. Они жили в самых убогих резиденциях – почему же никто не допускал мысли, что она могла быть достойна лучшей жизни? Рамон сказал все правильно: никто им таковую и не даст, если сами не начнут действовать. В другом месте, разорвав все бесплодные связи с пустыней.
На пятом уровне лифт остановился. Зашел пришибленного вида мужчина с глазами, смотрящими в разные стороны. Он улыбнулся, сделав явной нехватку двух верхних зубов, и закивал Элинор.
– А, вы тоже ехаете. Здрасьте.
– Добрый вечер, – нехотя выдавила Элинор, смотря не на чудного попутчика, а себе под ноги.
– Я – наверх, – поделился он. – А вы на какой?
– Одиннадцатый. Нажмите свою кнопку, пожалуйста, и поедем, – женщина рискнула на секунду поднять глаза. Не такой уж и безобидный: при легкой умственной отсталости можно много чего сделать.
– Какую кнопку нажать?
Улыбка незнакомца была вполне осознанной и неприятной. Он на шаг приблизился, так что косые глаза оказались всего в полуметре. В уголке губ Элинор заметила струйку слюны.
– Никакой. Я выйду здесь, – она боком протиснулась к выходу, одной рукой открывая дверцу, а другую выставив ладонью вперед, чтобы избежать любого контакта.
– А вам не надо наверх? – улыбка слегка поблекла – мужчина соображал. Он шагнул было вперед, но Элинор успела захлопнуть решетку и отпрянула, боясь поворачиваться спиной.
– Нет, нет, я ошиблась. Всего доброго, – лицевые мускулы сопротивлялись, когда она попыталась изобразить улыбку. Говорить стало трудно, будто ядовитое насекомое впрыснуло ей в том лифте парализующий яд. И даже после того, как тревожный попутчик уехал, филомене стоило немалых усилий взять себя в руки. Слишком много брезгливого страха и неприязни сгенерировали в ней за десять лет это замкнутое пространство, где людей едва ли меньше, чем кирпичей в стенах. Дом должен быть для человека спасением, убежищем, которое обволакивает спокойствием и верой в хорошее – Элинор в этом смысле можно было считать бездомной. Дверь, ключ от которой она мусолила в кулаке, скрывала пустоту, куда возвращаться ее обрекали обязательства и еще живое, хоть и на грани коллапса, чувство долга.