– У меня есть выбор. Я могу…
Хэнкс кивнул:
– Отказаться от своей должности в Клинике. Разумеется, такая возможность есть всегда, но действительно ли вы хотите этого? Вы сами избрали для себя эту область медицины, и я знаю, до какой степени вы верны своему призванию. Уверен, что вы без труда найдете себе место где-нибудь еще. Но какое другое лечебное учреждение может предоставить вам такие условия, какие мы создали здесь? Ни одно из них не выдерживает сравнения с нашим центром, и, без сомнения, вам это хорошо известно.
Ноа промолчал. Не хотелось признавать это, но директор был прав. Мысль покинуть Клинику довольно часто приходила ему на ум, но всякий раз при этом возникали сомнения. Конечно, здесь он мог принести больше пользы, да и заработок в Клинике гораздо выше, чем в любом другом подобном заведении, хотя он и пытался уверить себя, что это не имеет значения. И еще в одном отношении правота Хэнкса неоспорима. Даже если он, Ноа, не питал особой симпатии к большинству высокопоставленных пациентов, они имели такое же право на реабилитацию, как и любой другой человек на их месте.
Внезапно он почувствовал усталость. Сколько раз ему приходилось вступать в подобного рода споры со Стерлингом Хэнксом? Слишком часто. И всегда при этом Ноа заранее знал, что проиграет.
– Итак, доктор? Каким будет ваше решение?
– Вы и сами прекрасно это знаете, Хэнкс, – отозвался Ноа вяло. – Я буду присутствовать на этом проклятом приеме.
Хэнкс одарил его ослепительной улыбкой:
– Вот и отлично! Еще один небольшой совет. Постарайтесь не давать воли своему колючему нраву. Пустите в ход ваши испытанные способы общения, как если бы вы имели дело с трудным пациентом.
Брекинридж направился к двери, но едва он коснулся ручки, Хэнкс окликнул его:
– Доктор Брекинридж?
Ноа это не удивило. Стерлинг Хэнкс был из тех людей, которые на дух не переносят, когда им противоречат. В любом споре, даже в простой беседе он всегда умудрялся оставить последнее слово за собой. Ноа почувствовал сильнейшее искушение поскорее выйти за дверь, сделав вид, будто ничего не слышал. Он вздохнул и обернулся к директору, снова увидев ту же улыбку на его лице.
– Да?
– Взгляните на дело с другой стороны. Эта вечеринка может дать вам немало приятных возможностей. Не исключено, что вы встретите там какую-нибудь очаровательную юную леди. Кто знает, к чему это может привести. – Его улыбка превратилась в язвительную усмешку, между тем как Ноа заметно помрачнел. – Вам на самом деле следовало бы жениться. Столь известному врачу не пристало довольствоваться – как там это сейчас называют? – подружками на одну ночь. О да, я хорошо осведомлен о вашей интимной жизни. Мне почти все известно о вас, доктор. Это тоже часть моей работы.
«Дружная, но отнюдь не святая троица», как назвала ее Зоя Тремэйн, собралась, чтобы обсудить полученные приглашения на прием. Все трое были членами Загородного клуба Оазиса с момента его основания и поэтому обладали преимущественным правом обедать в Зеленом зале, окна которого выходили на лужайку, за которой начиналось поле для игры в гольф.
Троих людей, сидевших за столом, всякий назвал бы ярким примером несхожести. Отто Ченнинг со стороны казался тем, чем он и являлся на самом деле, – отцом-покровителем. Ему недавно перевалило за пятьдесят, у него были светлые, тщательно уложенные волосы, открытое лицо, на котором только-только начали проступать следы беспутной жизни, и простодушные с виду голубые глаза. Он отличался безукоризненными манерами, а также чисто актерской способностью принимать самые различные облики соответственно случаю. Сейчас он чувствовал себя подавленным и, находясь в кругу друзей, мог этого не скрывать.
Мэр Чарльз Уошберн поразительно напоминал Санта-Клауса, лишенного бороды. Коренастый, с заметно выступавшим брюшком, копной густых седых волос и круглым красноватым лицом, он светился добродушной улыбкой всякий раз, когда появлялся перед избирателями или когда чья-нибудь фотокамера заставала его врасплох. В данную минуту он выглядел угрюмым.
Тед Дарнелл, начальник полицейского управления Оазиса, был без малого шести футов роста, мускулистый, с холодными черными глазами, жестким, обветренным лицом и темными волосами, которых еще не коснулась седина. Он прослужил на подводных лодках ровно двадцать лет, прежде чем выйти в отставку и присоединиться к небольшому тогда отряду полиции Оазиса. С тех пор полицейские силы города увеличились втрое, и Дарнелл возглавлял их в течение вот уже пяти лет. Он поддерживал себя в превосходной физической форме, и его ум был столь же закаленным, как и тело.
Дарнелл откровенно презирал двух людей, сидевших сейчас за одним столом с ним, однако они заманили его в ловушку, а он не устоял перед соблазном. Он был так же продажен, как и они, и презирал себя за это не меньше, чем своих партнеров. Алчность, слепая алчность стала единственной причиной его падения. Он хранил гробовое молчание, прислушиваясь к разговору собеседников.
Мэр Уошберн одним глотком допил бурбон. Вынув короткими пухлыми пальцами толстую коричневую сигару из кармана пиджака, помахал ею в воздухе, словно дирижерской палочкой.
– Не понимаю, почему я должен идти на прием к этой женщине, Отто, будь она трижды проклята!
– По той же самой причине, что и я, Чарльз, и мне это нравится не больше, чем тебе.
– Ты не ответил на мой вопрос. Не для того ли мы притащимся туда, чтобы эта особа и эти комми,[4] ее сподвижники, могли нападать на нас, называя грабителями и эксплуататорами? И все лишь из-за того, что мы позволили Карлу Хейнману построить в Оазисе Клинику! Можно подумать, что мы купились на его посулы или что-нибудь еще в этом роде.
Отто Ченнинг внимательно слушал мэра, который тем временем отрезал кончик дорогой контрабандной сигары и любовно, заботливо зажег ее. Ну и нытик! И до чего же забывчивым становился мэр, когда это было ему выгодно. Зачем лукавить? Они действительно купились. Ченнинг понимал это и не испытывал никаких угрызений совести. В обмен на негласное обещание Уошберна ускорить прохождение в городском муниципалитете законопроекта, дающего Хейнману разрешение на постройку Клиники, сам Ченнинг и мэр получили от мультимиллионера непомерно раздутую сумму за участок земли.
Это была лишь одна из сделок, в которых замешаны Ченнинг, мэр и Тед Дарнелл и которые принесли им немалую финансовую выгоду, превратив всех троих в людей весьма состоятельных. Большинство из сделок противоречили закону, но как только с очередным таким предприятием было покончено и деньги распределены, Уошберн с легкостью выбрасывал из памяти все теневые стороны, облегчая тем самым свою похожую на губку совесть.
Ченнинг спокойно произнес:
– Если нас не будет на приеме, они решат, что мы их боимся.
– Почему мы должны их бояться? Какая-то там горстка чистоплюев! Они пустые болтуны, и больше ничего, – заявил Уошберн раздраженно. – Не понимаю: что, собственно, их так взбесило?
– Был один случай с парнем, который сбежал оттуда и изнасиловал девушку, – отозвался Ченнинг. – И другой, когда какая-то наркоманка улизнула из Клиники и попала под автомобиль. Как раз тогда все и началось. По крайней мере именно тогда в дело вмешалась Зоя Тремэйн.
– Это просто удобный предлог, – покачал головой Уошберн. – Да и с какой стати ее или кого-нибудь еще должна заботить пара выживших из ума наркоманов? По тому, как эта особа ведет себя, можно подумать, что мы позволили построить в Оазисе тюрьму, а не лечебное учреждение, которое многим людям приносит пользу.
– И к тому же способствует притоку денег в Оазис, – добавил Дарнелл сухо.
Мэр тут же набросился на него:
– А что в этом плохого, хотелось бы знать? Черт возьми, десять лет назад Оазис был ничем – просто дырой, затерявшейся посреди пустыни. Потом Отто и я объединили наши силы и принялись ворочать делами в округе. Теперь люди с деньгами стремятся проводить здесь отпуск и приобретают себе жилье, чтобы поселиться тут после выхода на пенсию. А ты… – Глаза его сузились. – На что ты жалуешься? Ты сам сколотил на всем этом порядочный капитал.
4
Комми – в данном случае презрительное прозвище коммунистов или вообще всякого свободомыслящего человека, либерала, вольнодумца.