– Я уверен, что смогу с этим справиться, – произнес Джеффри невозмутимо.
Маленькие глазки Берни, казалось, сверлили его насквозь.
– Да, для этого нужно быть чертовски удачливым, – хрипловато рассмеявшись, сказал ростовщик. – Не исключено, что ты попадешь в Книгу рекордов Гиннесса, мой мальчик. А о каком сроке мы тут ведем разговор?
Джеффри на мгновение задумался.
– Три недели, от силы месяц.
– Учитывая, что все шансы явно не на твоей стороне, я готов ссудить тебя деньгами лишь на весьма жестких условиях.
– Каких именно?
– Десять процентов. В неделю, мой мальчик.
Джеффри был вне себя от ярости:
– Проклятие, Берни, ведь это прямой грабеж!
Из груди толстяка вырвалось приглушенное хихиканье:
– Для нас с тобой это бизнес, не правда ли?
– Если у меня уйдет на это дело целый месяц, то я буду должен тебе почти шестьдесят кусков!
– А ты умеешь считать, парень! И тебе придется вернуть мне деньги вперед, до того, как мы начнем торговаться из-за отдельных предметов. Постарайся поставить себя на мое место. Ты затеял очень рискованное предприятие.
– Это правда. Если мне не повезет, ты можешь никогда их не получить.
– Именно поэтому я и выставил такие жесткие условия, и я получу свое, мой мальчик, рано или поздно. Ты обязательно сорвешь крупный куш – если не в этот раз, то в следующий.
– Если меня поймают, другого раза может и не быть.
«И зачем только я сказал эти слова», – подумал Джеффри, и по спине его пробежал холодок.
– О нет, тебя не поймают. Ты ведь человек осторожный. – Взгляд Берни внезапно стал холодным и жестким. – Тебе лучше не попадаться, парень. Возможно, мне и не удастся получить у тебя долг лично, но у меня почти в каждом притоне по всей стране есть друзья, которые будут рады оказать мне небольшую услугу. Заруби это себе на носу и не забывай ни на минуту, пока будешь тратить свои сорок тысяч.
Вернувшись в свой номер в отеле «Хилтон» с сорока тысячами долларов в кармане, Джеффри вызвал по телефону Клинику и попросил позвать доктора Ноа Брекинриджа.
Джеффри терпеливо ждал, пока тот подойдет к телефону, а сам тем временем поразительно менялся. Когда-то он в течение целого года брал уроки актерского мастерства, и это позволяло ему при необходимости принимать самые различные облики – способность, крайне ценная при его профессии.
«С вашей внешностью, – говорил ему преподаватель на курсах, – манерой говорить, держать себя, при вашем голосе и актерском таланте, данном вам самой природой, вы непременно должны избрать для себя карьеру артиста. Это нелегкая участь, и срывы почти неизбежны, но я уверен, что вы справитесь».
Одно время Джеффри носился с этой мыслью, но в конце концов отбросил ее. Ему нравилось его нынешнее занятие, и у него хватало честности признаться самому себе, что он не мог бы существовать без риска и связанного с ним приятного возбуждения. Пока Джеффри ждал у телефона, его рука затряслась с такой силой, что ему едва удалось удержать трубку. Свободной рукой он принялся нервно почесываться. Он уже чувствовал себя законченным алкоголиком, изнывающим от желания выпить, на грани белой горячки…
– Алло! Доктор Брекинридж слушает.
– Доктор, я – алкоголик, – произнес Джеффри тонким, скрипучим голосом. – Знаю, что мне надо было обратиться к вам раньше, но я в полном отчаянии. Я должен немедленно начать лечиться…
Тодд Ремингтон, или попросту Рем, читал колонку Синди Ходжез без особого интереса. Мозг его был все еще замутненным после выпитого с утра. Ему приходилось встречаться с Лейси Хьюстон пару раз за последние несколько лет. Однажды ему даже предлагали роль в картине с ее участием, однако, по сути, он не был с ней знаком. Впрочем, Рем сомневался, что в целом свете существует хоть один человек, который хорошо знает Лейси. После двадцати пяти лет, проведенных в Голливуде, он уже успел убедиться, вращаясь в кинематографических кругах, что у по-настоящему красивой женщины обычно бывает очень мало близких друзей. Поклонников – да, много, но не друзей. По-видимому, в такой редкой красоте есть нечто, что исключает саму возможность дружбы.
Однако он не испытывал жалости к Лейси, даже узнав, что она помещена в Клинику. Кинозвезда вполне могла позволить себе подобную роскошь. Рем тоже собирался на лечение, но как раз он-то не мог себе этого позволить. Он был по уши в долгах, и ему пришлось взять ссуду в восемь тысяч долларов, чтобы оплатить месяц пребывания в Клинике. Разумеется, он мог бы обратиться в другие, более дешевые лечебные центры для алкоголиков. Но ему казалось, что именно Клиника должна стать поворотным пунктом в его карьере, в течение долгого времени медленно, но неуклонно стремившейся к закату. Само собой, поворот этот не мог произойти мгновенно, но попытаться стоило – так казалось Рему, который сейчас, с похмелья, пребывал в самом мрачном расположении духа.
В крайнем случае это принесет ему некоторую долю известности. Вероятно, даже целый абзац в «Новостях от Синди», подумал он не без горечи. Удивительное дело, в прежние времена любое упоминание твоего имени в скандальной бульварной газетке вроде «Инсайдера» было равнозначно анафеме; малейшее пятно на личной или профессиональной репутации звезды означало немедленный конец карьеры или же временное изгнание, как это было с Робертом Митчемом и марихуаной, Ингрид Бергман и супружеской неверностью. А теперь он мечтает, чтобы Синди Ходжез раструбила на весь свет о том, что Тодд Ремингтон лечится от алкоголизма.
На сегодняшний день Рем не мог похвастаться и самой ничтожной долей известности, что бы он ни предпринимал. Возможно, даже его кончина удостоится не более чем пары строк в разделе некрологов газеты «Лос-Анджелес таймс».
В течение пятнадцати лет Тодд Ремингтон находился на вершине славы, снимаясь в одном вестерне за другим. У Рема было худое, обветренное лицо настоящего ковбоя, и такого рода роли существовали словно специально для него. Внезапное падение популярности вестернов положило всему конец. Некоторые из его коллег сменили амплуа; однако Рему это оказалось не по силам. Другие бывшие звезды вестернов удалились на свои ранчо и жили на доходы от капиталовложений, предусмотрительно сделанных ими в лучшие времена. Кое-кто даже подался в политику. Но Рем тратил деньги так же быстро, как и зарабатывал, и он не мог позволить себе уйти на покой. Последние десять лет он старался наскрести себе средства на существование везде, где только было возможно, и даже брался за работу статиста, чтобы перехватить несколько долларов, но и эти дни, увы, минули безвозвратно. Затраты на производство фильмов резко подскочили, и продюсеры брали теперь как можно меньше статистов; массовки по большей части отошли в прошлое. Поэтому Рем перебивался случайными заработками – и пил, пил, чтобы забыться. Путешествие до дна бутылки казалось ему бесконечным.
После очередного крупного запоя Рем пришел в себя в больнице, и доктора предупредили его, что у него осталось только два пути – бросить пить или умереть. Выйдя из больницы, он обнаружил, что уже не может отказаться от спиртного по собственной воле. Ему даже как-то пришло в голову просто напиться до смерти и покончить со всем разом, но Рема отнюдь нельзя было назвать малодушным, и он постарался отбросить эту мысль.
Ему с трудом удалось наскрести денег, надоедая старым знакомым и вторично заложив единственную собственность, которая у него еще оставалась, – захудалое ранчо в Калифорнии. Наконец у него набралась достаточная сумма, чтобы оплатить пребывание в Клинике. Если лечение окажется успешным и он сможет сделать себе на этом хотя бы небольшую рекламу, то у него будет шанс – всего лишь шанс, – что его имя попадется на глаза кому-нибудь из продюсеров и он сумеет еще показать себя. Рем уже не помышлял о главных ролях, он был бы более чем признателен судьбе и за возможность сняться в характерной роли вроде персонажей Уолтера Бреннана. Черт побери, все, что ему нужно, – это еще один шанс! Рем категорически запрещал себе даже думать о том, что случится, если он потратит все свои деньги на Клинику и это ни к чему не приведет.