Стараясь не произвести ни шороха, я медленно повернула голову. На соседней подушке, вполоборота ко мне, спал Ральф Доннел. Судя по видимой из-под одеяла части тела, тоже не обременённый одеждой.
Я осторожно села. Боль, до этого ноющая внизу живота, толкнулась острее. Глубинная, томительная, сродни зубной, боль, почему-то кажущаяся мокрой. Кажущаяся ли?
Продолжая сидеть с согнутыми коленями, я заставила себя чуть развести ноги, запустить руку в трусики… и пальцы сразу стали влажными, липкими. Уже зная, что увижу, я другой рукой откинула одеяло. Кровь. Кровь на простыне, на внутренней стороне бёдер, на трусиках, на руке. Кровь и боль.
Я заплакала. Заплакала сразу и сильно, шмыгая носом, по-щенячьи поскуливая, вновь кутаясь в одеяло по самые уши. Сама не понимая причины своих слёз. Ведь что бы вчера ни сделал со мной Доннел, это уже позади. И разве не удачно вышло, что мне даже не пришлось осознавать происходящее, стесняться и бояться? Не всё ли равно вообще, как именно это случилось, если оно и должно было случиться? Разве я не за этим сюда шла?
Лежащий рядом мужчина зашевелился, потревоженный моим плачем. Открыл глаза. Какое-то время молча смотрел на меня, затем рывком сел.
— Что случилось?!
Его голос был хриплым со сна, грубым. И от этой грубости, от резкого вопроса, я заплакала ещё громче.
— Да что с тобой ещё? — Доннел запустил пятерню в волосы, взъерошил нервным жестом «какого-чёрта-происходит», тем самым снова до боли напомнив мне Дэна.
Наверное, не будь этого жеста, я бы не осмелилась его в чём-то обвинять. Любой другой мужик в данной ситуации был вправе сделать со мной то, что сделал, ведь за это он и заплатил. Любой, но не тот, кто хоть чем-то похож на моего друга, одного из лучших людей, которых я когда-либо знала. Такой не мог, не должен был!
Впрочем, обвинить на словах я всё же не осмелилась, меня хватило лишь на то, чтобы протянуть вперёд руку, показав Ральфу окровавленные пальцы.
Доннел напрягся всем телом.
— Что это? Ты поранилась?
Он издевается? Сказать что-нибудь я по-прежнему не могла, лишь отрицательно затрясла головой.
Шумно вздохнув, Доннел одним движение скинул одеяло и с себя, и с меня. Уставился на перепачканную простыню. Встал. Быстро обойдя кровать, бесцеремонно взял меня за плечи и завертел, осматривая со всех сторон. Пискнув, я попыталась прикрыть руками голую грудь, но была сдёрнута с постели и поставлена на ноги.
— Внешних повреждений не видно, — заключил Доннел, ещё раз окинув меня цепким взглядом с ног до головы. — У тебя месячные?
Я гневно вывернулась из его рук, схватила край одеяла, попыталась прикрыться. Вместе с нахлынувшей злостью вернулся голос:
— Это же вы сделали! Вы меня… ночью!
Зрачки Доннела расширились. Он всматривался в моё лицо, и в его глазах эмоции сменяли друг друга. Удивление. Догадка. Понимание. Возмущение.
— Ты что, спятила?! Не трогал я тебя! На кой мне бесчувственное тело с перегаром?!
Я попыталась сесть на кровать, но вспомнила про испачканные кровью трусики и снова заревела от растерянности и унижения.
— Да?! — от плача у меня началась икота. — А почему я голая? И мне больно… ик… и… кровь!
Доннел закатил глаза. Наклонился, уперев руки в колени, сказал медленно и членораздельно, будто разговаривая с умственно отсталой:
— Я вчера раздел тебя только потому, что забрызгал водой, когда умывал. А всё остальное… Когда у тебя месячные последний раз были? Ты календарик ведёшь?
Месячные? Я перестала реветь и заморгала.
— Никогда, — ответила растерянно. — Ещё не было…
— Понятно, — Доннел выпрямился, осторожно взял меня за плечи. — Ничего страшного не случилось, у тебя просто начались женские дни. Ты, верно, в последнее время очень волновалась, плюс вчера выпила много алкоголя. Вот организм и отреагировал на стресс. Успокойся и иди в душ, хорошо? В шкафчике над раковиной, в аптечке, должно быть что-то по вашей женской части. Насколько я помню, в каждом номере есть. Знаешь, как пользоваться, или горничную позвать, чтобы помогла?
Я отчаянно замотала головой, сгорая от стыда, и почти бегом метнулась в ванную комнату.
Там я пробыла долго. Сначала стояла под горячей струёй душа, вздрагивая от затихающих рыданий, потом медленно вытиралась большим, очень пушистым полотенцем, затем вдруг поняла, что мне нечего надеть, и снова чуть-чуть всплакнула.
В дверь постучали.
— Я взял для тебя сменное бельё, — сказал Доннел, и пришлось выдержать ещё порцию стыда, приоткрывая дверь и принимая из-за неё чистые трусики и майку.