Успокоилась, как оказалось, рано.
— Дорогие наши, драгоценные, всегда желанные гости-и-и-и! — вопль ведущего разносился по залу, и мне, притаившейся за дверью, ведущей на подиум, было слышно каждое слово. — Сегодня мы представим вам самую странную малышку, какую вы только встречали-и-и!
Я прижала ладони к ушам и забормотала «ля-ля-ля-ля-ля» — не хотела слышать ложь, которую станет рассказывать обо мне этот напомаженный, истерично завывающий тип. Но его усиленный динамиками голос был таким громким, что я не ушами, но всем телом уловила и «дитя бескрайней тайги!», и «лесная нимфа!», и, конечно же, «Дикая Дайника-а-а-а-а!!!!»
Меня бесцеремонно пихнули в плечо, и, обернувшись, я увидела встревоженную Аллу, которая, как и почти все остальные соседки, пришла поддержать меня.
— Чего ты стоишь, твой выход, иди!
Поняв, что ведущий уже заткнулся и в зале царит выжидающая тишина, я заторопилась на подиум под одинокий луч света, словно отсёкший меня от всего зала, заключивший в сияющий кокон.
Стоя в этом луче, я вцепилась одной рукой в микрофон. Смутно различила в окружающей полутьме множество обращённых ко мне лиц и обмерла от страха, смешанного с острым стыдом и каким-то запоздалым недоумением: как так получилось, что я, Дайка из Маслят, стою сейчас здесь, покрытая шрамами и росписью, одетая в странный наряд, выставленная на продажу?
Остальное запомнилось плохо. Когда словно из ниоткуда зазвучали вступительные аккорды Медвежьей колыбельной, я ухватилась за них, как за то единственное, что могло мне помочь устоять, остаться на месте, не броситься прочь от жадных оценивающих взглядов, словно жуки ползающих по моим обнажённым плечам, ногам, лицу…
Не знаю, хорошо или плохо я пела. К счастью, тело наизусть знало последовательность слов и нот, так что справилось без моего участия. А разум был поглощён всё тем же недоумением, неверием в происходящее, отрицанием его. Была ли виной тому песня или избыток волнения, но память о прежней жизни, о тайге, о родителях вдруг нахлынула на меня, погребая под собой всё остальное. Я пела, а вместо прокуренной полутьмы ресторанного зала видела качающиеся в чистой вышине верхушки вековых сосен, ничем не замутнённую воду безымянной реки, синие сопки у туманного горизонта… Чьё теперь всё это, в каких дальних далях? Почему мне нельзя было остаться там навсегда? Не хочу я этого острова, словно сошедшего с картинки о райских местах, не хочу вкусной еды и красивой одежды, не хочу никакого постоянника с его подачками! И лучше бы мама в ту страшную, последнюю нашу ночь не держала меня в объятиях до последнего, а оттолкнула в темноту, в таёжную чащу, в неизвестность. Лучше бесконечно бежать навстречу холоду, голоду и диким зверям, чем стоять сейчас здесь, живой приманкой для зверей не диких…
Уже заканчивая последний куплет, я почувствовала, как по лицу текут слёзы, но в попытке сохранить остатки гордости не стала их вытирать, не стала опускать голову. Дебют провален? Наплевать на дебют! Я начала петь, а значит — допою до конца. Дальше будь что будет.
И я допела Колыбельную и осталась на месте, пока не отзвучали последние звуки мелодии. А когда в зале наступила мёртвая тишина, резко развернулась и, не бросив ни единого взгляда на обращённые ко мне лица, зашагала к алой занавеске, отделяющей подиум от подсобных помещений ресторана.
И лишь в конце этого пути меня догнал, оглушил, заставил ошеломлённо обернуться шквал громовых аплодисментов.
Глава 13
Ральф Доннел
Мой дебют пришёлся по душе не только гостям Оазиса, не ожидавшим ничего подобного, но и персоналу Айсберга. После того, как я покинула подиум, все — от официанток до шеф-повара — так или иначе выразили свой восторг по поводу моего голоса и актёрского таланта, благодаря которому я сумела заплакать в конце, заставив тем самым дрогнуть и их сердца. Я скромно принимала поздравления, улыбалась и кивала, дивясь про себя, как то, что изначально показалось мне полным провалом, неожиданно обернулось удачей.
Не обманулась по поводу моих слёз только Яринка. Когда мы с ней вдвоём по тёмным улочкам Оазиса возвращались домой, она тихонько призналась:
— Я, когда на своём дебюте танцевала, представляла, что потом просто исчезну. Раскручусь на подиуме и растворюсь, так, что только искры на моём месте останутся. Вот бы все охренели… Так представила, что сама в это поверила. Только поэтому смогла не заплакать и не убежать.
Я в очередной раз порадовалась, что мне пришлось не танцевать, а петь. Слёзы во время танца выглядели бы совсем не так уместно, как при исполнении грустной песни.