Он умер в двадцать шесть, его сбила машина. Водитель был мертвецки пьян. Я помню номер и марку машины, лицо водителя, точный адрес места происшествия и время с точностью до секунды, даже спустя много лет. Того водителя так и не поймали.
Когда скорая приехала, за моим подопечным уже пришёл жнец. Странный парень, рыжий и лохматый, будто у него на голове застыло живое пламя, с улыбкой, такой же острой, как лезвие его косы. Мне тогда казалось, что он надо мной насмехается. Пожалуй, даже было над чем, выглядел я, должно быть, действительно жалко. Жнец ушёл, сделав свою работу, так ничего и не сказав, хоть я и ждал от него издёвки. А я остался. Таскался за мёртвым уже телом, как неприкаянный дух, сам не знаю зачем. Наверное, потому что я идиот.
Второй подопечной была девушка. Кармический долг не такой уж и большой, средненький, такой почти у каждого третьего. Но тут была другая проблема.
Дама мне попалась впечатлительная, тонко чувствующая. Каждую, даже небольшую беду, воспринимала как трагедию всей жизни. Сломался ноготь — это знак, весь день пойдёт наперекосяк. Парень не прислал сообщение с пожеланием спокойной ночи — он её больше не любит, у него есть другая. Родители не удовлетворили очередную хотелку — они её не любят, и вообще она им всегда только мешала. Последнее — правда, но только по моему мнению, а, по её мнению, она была самым несчастным человеком на этой земле. По факту — избалованной дурой.
Как итог всего этого — четыре попытки самоубийства. Родители правда знали только о двух, которые входили в её «норму» по несчастьям. Ещё две так и остались только в её чудной головке, потому что в первый раз все таблетки куда-то испарились, а второй раз в доме не нашлось ни одного подходящего лезвия. Счёты с жизнью ей удалось свести только в пятый раз. Упорная оказалась барышня. Шагнула с крыши двадцатиэтажки, мечтала о красивой смерти, но то, что от неё осталось… В общем, о красоте там речи и иди не могло.
За ней пришёл всё тот же жнец. Рыжий с острой ухмылкой.
— Не везёт тебе, ангел, — сказал он тогда. Это могло прозвучать, как издёвка, но прозвучало сочувствующе.
У того жнеца были алые глаза, как и у всех из его рода, но они вовсе не смеялись. В отличие от улыбки они были полны грусти. Жнец ухмылялся и скорбел одновременно, и вскоре я понял, что копирую это его выражение. Хотелось смеяться и плакать.
Моя подопечная была идиоткой. Но я всё равно её любил.
Того жнеца звали Квелм. Странное имя, как по мне, но, может, для жнецов оно самое обычное. В тот день мы с ним напились. Я с горя, он — за компанию. Я напивался первый раз в жизни, ведь я же ангел, мне не положено. Мне вообще много чего не положено. Так что, наплевав на все запреты разом, я напился так сильно, что думал на утро и помру. И я бы действительно помер, если бы не Солярия, отпоившая меня одной ей ведомо чем. То, как я добрался до Солярии, между прочим, до сих пор остаётся для меня вопросом.
Может, сейчас стоило проделать тот же номер? В смысле не помереть, а напиться. В принципе, выход, но так и алкоголиком не долго стать.
Ангел алкоголик. Звучит как анекдот, но смеяться отчего-то не хочется.
— Микаэль, — опять тихо зовёт меня Солярия. — Не убивайся ты так. Может, это её судьба. Ну… ведьмой быть.
— Да, однозначно. Девочке, которая забирает себе чужие болезни, только ведьмой и быть, — отвечаю я, вкладывая в слова убойную доза сарказма. Он ангелам тоже не положен, кстати.
А она действительно забирает чужие болезни и раны, потому что у неё они, видите ли, быстрее проходят. Вот и ходит вечно простуженная или исцарапанная. Ну и я заодно, ко мне часть этих чужих болячек почему-то тоже липнет. Ангел с насморком и раскалывающейся от температуры головой позлее любого демона будет. Гарантирую.
— Ну должен же быть какой-то выход. Может, ещё раз написать в совет? — голос Солярии уже совсем несчастный. Зря я её своими проблемами гружу.
— Ещё раз? Четвёртый? — спрашиваю даже без сарказма, на него не осталось сил. Рука Солярии медленно гладит меня по голове, успокаивает. — Для них все ведьмы злые. Это аксиома. Доказательств не требует, исключений не терпит.
По-моему, так ангелы должны быть более внимательными, сострадающими и, ну не знаю, добрыми. Но для совета архангелов нормы, придуманные ещё в стародавние времена, и есть высшая добродетель. Чтоб им всем провалиться вместе с их нормами! Хоть в честь праздника могли амнистию объявить или что-то вроде того, но нет!
С такими мыслями в рай мне явно дорога заказана. Да только нет его. Ни ада, ни рая. Есть только небесная канцелярия, вселенский механизм, древний, как сама вселенная, и бесконечное небо.
— Может, тебе сходить куда-нибудь? Как это у людей называется… — почти уверен, что Солярия сейчас задумчиво прикладывает палец у губам, — точно! Развеяться!
Развеется мне сейчас очень хочется. Желательно, как прах по ветру, чтобы вообще ничего от меня не осталось.
— Я тебе сильно мешаю, да? — знаю ответ, но всё равно спрашиваю.
— Да, — кивает она, — но я не поэтому сказала. Просто подумала, что тебя надо как-то отвлечь. Если хочешь, я с тобой пойду. Не хочу тебя одного в таком состоянии бросать.
— В каком-таком состоянии? — отрываюсь от столешницы, сажусь прямо, даже сооружаю на лице более-менее нейтральное выражение. — Видишь, я почти спокоен.
— Именно, — вздыхает Солярия, — когда ты кричал и носился по кабинету, сшибая стулья, мне было за тебя несколько спокойнее.
Вздыхаю и, откинувшись на стуле, смотрю в небо и думаю. Думаю не о чём-то конкретном, а обо всём сразу: и о своём состоянии, и о маленькой ведьме, и о Солярии, и об устройстве небесного свода в целом.
Я давно знал, что она ведьма. Может, с самого её рождения. Чувствовал.
С долгом её вечно творился какой-то бред. Он был совсем мизерный, но закрывался почему-то крайне медленно. Одного того, что её мать бросила, должно было хватить. Ну как бросила, отвела в приют, потому что боялась не прокормить, да и просто боялась. Тоже чувствовала, что с ней что-то не так, мать всё-таки.
Ведьмочке моей тогда было всего три с половиной, и она была почти самой обычной девочкой. Разве что видела чуть больше, чем другие дети. Чужие страхи и тайны, тени тех, кто не должен иметь теней, даже меня, кажется, иногда видела. За это её и невзлюбили. И другие воспитанники, и даже некоторые воспитатели. Не все правда, человек пять за ней хвостиком ходило. Так что в приюте ей было не так уж и плохо, может, её бы даже кто забрал, если бы не одна из смотрительниц. Она была внимательной и набожной до ужаса. Молилась утром, как проснётся, и вечером перед сном. Всегда так и подмывало прийти к ней и сказать, что механизмам вселенной до её молитв и дела-то нет. Хотя кто его знает, вдруг в следующей жизни зачтётся?