Мало кто из соседей и сослуживцев знал, что Самойленко был уроженцем Поволжья. Там он вырос, там изучил язык и в институте лишь отшлифовал свои знания до совершенства. Родители его до сих пор жили в небольшом приволжском селе, куда, кстати, он ещё в самом начале, войны отправил своего шестилетнего сына.
Из возмутительного поведения учителя немецкого языка директор школы тайны не сделал, и теперь супруги Самойленко нередко ловили на себе презрительные взгляды знакомых, а бескомпромиссные мальчишки начертили на дверях учительского дома разлапистую фашистскую свастику.
Пришли гитлеровцы, и город на некоторое время будто бы вымер. Один Самойленко не изменил своим привычкам. Утром, как обычно, он уложил тетради в потертый кожаный портфель, и неторопливой походной направился в школу. Казалось, он не обращал никакого внимания ни на танки, ни на гитлеровских солдат, заполнивших улицы города, ни на фашистский флаг, вздернутый над входом в бывший горсовет. Для него ничего не изменилось.
В школу, правда, в то утро ему попасть не удалось – ее заняла под казарму проходящая эсэсовская часть. Выброшенные из классов парты валялись во дворе, а в окнах гоготали довольные солдаты, показывая пальцами на одинокую фигуру учителя, в растерянности стоявшего перед двумя верзилами часовыми. Постояв так некоторое время, он под улюлюканье эсэсовцев отправился домой.
Когда Самойленко вызвали в немецкую комендатуру и предложили сотрудничать с оккупационными войсками, он почти слово в слово повторил гестаповскому офицеру то, что говорил несколько дней назад директору школы. Но штурмфюрер оказался человеком настойчивым.
– Если вы думаете, господин Самойленко, что ваш ярко выраженный нейтралитет при Советской власти сыграет вам ту же службу и сейчас, то вы глубоко ошибаетесь. Фатерлянду нужны активные и убежденные борцы, а не слизняки, осторожно выжидающие, чья возьмет.
– Я очень хотел бы быть полезным, но моё здоровье…
– Мы дадим вам возможность делом доказать свою лояльность Германии. Мы назначим вас директором школы, где будете учить детей по нашим программам. И время от времени вы, возможно, будете выполнять обязанности переводчика у нас. Мне нравится ваше произношение и… ваша биография. Видимо, ваши заволжские друзья были действительно из очень хороших немецких семей.
Примерно сутки спустя, ночью, радисты абвергруппы при штабе 39-го армейского корпуса перехватили загадочную радиограмму: «Дон», «Дон», я – «Хорол», «Хорол». Ухожу на запад по первому варианту. Дорога безопасная. Жду указаний».
А когда эта радиограмма оказалась на столе Б.В. Дубровина, он не смог скрыть радости. Самойленко начал вживаться в «новый порядок». Подлинная биография учителя оказалась надежнее любой легенды. Так на строго секретной карте, к которой в особом отделе имели доступ лишь немногие начальники, появился новый кружок… Самойленко включался в активную борьбу.
…Приказ гитлеровцев, новое назначение и даже ночные вызовы в гестапо в качестве переводчика почти ничего не изменили в домашнем укладе супругов Самойленко. Жили они тихо и замкнуто. Надежда Григорьевна ввиду теперешнего «высокого положения» мужа бросила работу, и круг их знакомств сузился до предела. Лишь изредка супруги обменивались визитами с соседкой, одинокой пожилой женщиной, в прошлом тоже учительницей, которая по безмерной доброте своей пыталась хоть как-то оправдать некрасивое поведение Степана Лукича. Но и ей это семейство стало в тягость, когда супруги Самойленко буквально зачастили к ней на вечерние чаепития. Началось это после того, как у Клавдии Ивановны, так звали соседку, поселился артиллерийский офицер из штаба корпуса Конрад Гюнтер. Самойленко понимал, что поступает рискованно, что его навязчивость может показаться гитлеровцу подозрительной, но шел на это сознательно.
Конрад Гюнтер явно заслуживал самого пристального внимания. Ещё при первом знакомстве он выразил большое удовлетворение от того, что вновь оказался в педагогическом окружении. О себе сказал, что он тоже учитель, преподаватель математики. На службу в вермахт призван уже после того, как «Гитлер начал войну с Советским Союзом». Конрад на слове «Гитлер» сделал ударение, видимо давая понять, что для него лично Гитлер и Германия далеко не одно и то же. Не мог Самойленко не обратить внимания и на другую важную деталь. Все без исключения немцы, с которыми ему до сих пор приходилось сталкиваться, о главе третьего рейха отзывались куда более почтительно. Если не «великий фюрер Германии Адольф Гитлер», то уж, по крайней мере, «наш фюрер». А тут без всяких церемоний – Гптлер. Само по себе это уже было крамолой.