ОБ ЭТОМ
Признаюсь, еще недавно посчитал бы безумием взять и рассказать о самом сокровенном, скрываемом долгие годы ото всех и вся. И не знаю, напишу ли сейчас, испугавшись утром ночных откровений… Но слишком уж одиноко сейчас, в эту ночь, наполненную тоской и капелью за окном и тихо спящим городом и тишиной этой комнаты, ставшей с некоторых пор убежищем, отдушиной от всех и вся… Надеюсь, что моя исповедь кого-то заинтересует и не умрет в корзине для скомканных бумаг…
Нет, я не садо, не мазо, не гомо. Хотя, оговорюсь, признаю ТОМУ такое же право БЫТЬ, какое имеет секс типичный, очерченный гласными и не гласными нормами бытия. Просто об ЭТОМ не говорят вслух, страшась даже намека на раскрытие тайны.
Наверное, смешно со стороны и дико: сейчас лягу на скрипучую тахту, подомну под себя подушку и буду ее обнимать будто бы это Таня; и шептать в пустоту комнаты слова нежности и любви, смотря на попки из порножурнала; словно бы кончаю не под смятую животом подушку, а в попку распластавшейся подо мной Тани…
Это было всего лишь в прошлом августе, в последнее воскресенье и в этой комнате, где я сейчас лежу. Тогда утром мы обманули всех: будто бы заторопились на первую электричку в Москву, — а сами сюда — боясь, страшась знакомых и всего вокруг, отстраненные в такси… (вокзал, а сами сюда…) И у поезда, — я вперед, — а Таня, как школьница, потом, — чтобы нас не видали вместе. И, уж после щелчка замка двери, — только наше дыхание: ее и мое. И ее голос: «… Что же мы делаем, Слава… я уже думала… я уже решила, что прошлый раз будет последним… ведь мы уже не маленькие, у нас самих давным — давно дети…, а я… я сорокалетняя любовница своего брата…». А я лихорадочно целуя её лицо, срывая с нее одежду, знал, что ее укоры себе самой, мне, нам обоим — лишь неизменный атрибут нашего греха, продолжающегося, длящегося с той далекой ночи, вспыхнувшей 18 лет назад… И каждый раз, встречаясь раз в год, когда она приезжала в отпуск, и она и я думаем, что ЭТО последняя, что БОЛЬШЕ нельзя, что ЭТО дико и нет оправдания греху между нами! Но, наверное, уже знаем: наступает новое лето и все повторится вновь — вопреки разуму и рассудку, — в тайне от жены и её мужа, в тайне от знакомых и друзей и всех, всех, всех.
Странно, всегда ярко последнее и первое… нет, я помню все наши встречи, могу перебрать их по мгновениям и минутам, но лишь последняя и та далекая первая ночь почему — то ярки и свежи, не сливаясь друг с другом, будто два акта нескончаемой пьесы, перечитываемой в памяти вновь и вновь… И сейчас, в эту странную ночь с неумолкаемой капелью за окном и одиночеством, от которого хочется кричать, я смотрю на девушку с розой на фотографии и будто бы весь устремляюсь в память; такую далекую, такую близкую, будто и не было тех 18 лет, не стерших, не умоливших не на мгновения того, САМОГО ПЕРВОГО!
То было лето, когда я 20-ти летним парнем вернулся из армии. Тот, кто служил, поймет меня и то ощущение свободы и собственной молодости, которыми я был тогда полон! Я читал, смотрел телевизор, встречался с друзьями и наслаждался ласковым долгожданным летом. И с щемящим чувством в душе искал… ту девушку, которую уже давно себе рисовал, вглядывался в проходящих мимо, срывался от волнения на пляже… но подойти так и не смел, оставшись в сущности тем же робким школьником, замкнутым, комплексующим перед девчонками. И сейчас, спустя годы, вдруг понимаю, что если бы встретил тогда девчонку… то не влюбился бы в собственную сестру! Нет, наверное, тогда это было совсем не удивительно — красивая девушка рядом, даже в одной комнате, разделенной лишь шкафом — а я еще не познавший ничего девственник! Ну разве удивительно, что я нашел сестру вдруг повзрослевшей, вдруг так ладно сложенной, изменившейся за два года из худенькой девушки в волнующую 23-х летнюю леди…? И что скрывать, я невольно стал подглядывать за Таней и буквально дрожал, когда она была не совсем одета или когда видел её в окошечко в ванной! И гасил свои желания ежедневным онанизмом, вдруг ощутив, что дрочу уже не на мифическую девушку, как в армии, а на Таню, перебирал ее белье, вдыхал запах ее подушки. Да, я осознавал, что она мне СЕСТРА, но именно это вдруг распаляло нежданно родившееся влечение. Странно, но мы почти не разговаривали, отвечая друг другу односложно, но чем дальше уходили дни с моего возвращения- какая-то напряженность между нами не исчезала, а лишь росла; а потом я увидел ее на даче… — нет, я не видел больше никого, ни мамы, ни отца, ни двух племянниц 6 и 9 лет, — а только ЕЁ и вдруг понял со страхом и волнением, что влюбился вНЕЁ, в её славные линии бедер, чудесные холмики груди, губы, глаза, в её новую из косичек прическу… и все вспыхнуло внутри, когда она повернулась спиной и я вдруг увидел ЕЁ ПОПКУ, так туго натянувшую собой голубую материю купальника… Я отворачивался и вновь смотрел, смотрел, смотрел. Я подходил ближе, Таня отходила дальше, наши взгляды встречались, но тут же в каком — то испуге разбегались и я чувствовал, что весь загораюсь краской и дрожу. И вдруг маленькая Наташка говорит: «… тетя Таня, а почему у тебя так много волосиков на ногах растут, — смотри, совсем как у дяди Славы! А у моей мамы не растут и на животике тоже нет как у тебя и у дяди Славы…». Таня густо покраснела, повернулась и быстро ушла в дом. Ещё пуще наверное покраснел и я, вдруг увидев какой — то странный взгляд маленькой Наташки на низ моих плавок — о господи! — у меня туго вздыбился член, буквально выдавливался из материи плавок! Я повернулся и увидел лицо Тани, она смотрела на меня из окна домика и, похолодев, увидел как она опустила взгляд на мои плавки, ведь не увидеть, как сильно выпирает из них член, было нельзя!..